Сердце королевы

– Это для вас, ваше величество, – мрачно сказал он.

– О… – вздохнула Биттерблу. – Значит, там не списки покупок?

– Нет, ваше величество.

– Помер, мне так жаль. Вы ведь знаете, что не обязаны этого делать.

– Обязан, ваше величество, – сказал он, уже отвернувшись. – И вы тоже.

Мгновение спустя за ним закрылись внешние двери. Глядя на сверток в руках, она пожалела, что Помер ушел так скоро.

Что ж, это никогда не закончится, если она не переборет страх и не начнет. Биттерблу потянула за тесьму, откинула обложку и прочла первую строку:

«Маленькие девочки еще совершеннее, когда истекают кровью».

Она захлопнула книгу. Несколько мгновений просто сидела. А потом, посмотрев на всех своих друзей по очереди, попросила:

– Вы побудете со мной, пока я это читаю?

– Да, конечно, – последовал ответ.

Биттерблу отнесла бумаги на диван, села и принялась за чтение:

«Маленькие девочки еще совершеннее, когда истекают кровью. Они очень меня утешают, когда другие опыты проваливаются.

Я пытаюсь определить, являются ли глаза сосудом Дара. У меня есть те, кто умеет сражаться, и те, кто умеет читать мысли, и всего-то нужно, что поменять их глаза местами и посмотреть, изменился ли Дар. Но они постоянно мрут. С последними к тому же столько хлопот: они слишком часто понимают, что происходит. Нужно затыкать им рты и связывать, чтобы не успели поделиться этим пониманием с другими. Одаренных воинов-женщин не так много, и меня выводит из себя, что приходится вот так тратить их впустую. Мои целители говорят, все дело в потере крови. Говорят, нельзя одновременно проводить столько опытов на одном человеке. Но скажите мне, когда на столе у меня лежит женщина во всем своем совершенстве, как удержаться от опытов?

Иногда мне кажется, что я все делаю неправильно. Я не превратил это королевство в то, чем, знаю, оно может стать. Если бы мне позволили заниматься искусством, голова у меня не болела бы так, словно раскалывается надвое. Я хочу лишь окружить себя красотой, которой лишился, но моими художниками невозможно управлять так, как остальными. Я говорю им, что они хотят создать, и половина вовсе теряет талант. Вручают мне творения, которые иначе как мусором не назовешь, и стоят гордые и пустые, в полной уверенности, что создали шедевр. Остальные вообще не могут так работать, теряют рассудок и становятся для меня бесполезны. И есть еще очень немногие – один-два человека, – кто делает именно то, что я указываю, но наполняет работы каким-то гением, какой-то ужасной истиной, так что они выходят более прекрасными, чем я просил или представлял, и этим унижают меня.

Гэдд соткал гобелен, на котором чудовища убивают человека. Готов поклясться, человек этот – я. Гэдд говорит «нет». Но я знаю, чувствую это, когда смотрю на него. Как ему удалось? Белламью – это еще целое море проблем; она вовсе не слушает указаний. Я повелел ей сделать статую моей огненноволосой красавицы, и сначала все шло как надо, но потом статуя обернулась изображением Ашен, – изображением, в котором чересчур много силы и чувства. Она сваяла мою дочь, и, когда та смотрит на меня, я не могу отделаться от убеждения, что ей меня жаль. Да вдобавок Белламью беспрестанно лепит эти возмутительные превращения. Их работы – издевка над моими потугами. Но я не могу отвернуться, ибо они столь прекрасны.

Настал новый год. В этом году я подумаю о том, чтобы убить Гэдда. Новогодние празднества – пора размышлений, и ведь то, о чем я прошу, совсем несложно сделать. Но Белламью я пока убить не могу. В ее сознании кроется что-то, чего я желаю, а мои опыты показывают, что сознание не может жить без тела. Она лжет мне о чем-то. Я знаю это.

Непонятно как, но она нашла в себе силы мне лгать. И пока не осознаю природу этой лжи, я не смогу с ней разделаться.

Мои художники приносят мне больше горя, чем пользы.

Тяжело было выучить этот урок: величие требует страданий.

В преддверие зимнего бала слуги развешивают фонарики на потолочных балках двора. Когда я у них в голове, они бывают настолько глупы, что это невозможно выносить. Трое упали, потому что еле-еле закрепили концы веревочной лестницы. Двое умерли. Третий в больнице и, кажется, еще какое-то время протянет. Пожалуй, если он может двигаться, использую его в опытах вместе с другими».

Таковы были итоги работы, которую проделал Помер. Он писал аккуратно, копируя каждую фразу оригинала и переводя сразу под нею, чтобы Биттерблу смотрела на обе строки и при желании знакомилась с деллийским словарем.

За столом Банн и Хильда тихо обсуждали проблему фракций в Истилле – знать против простолюдинов. Гиддон, иногда вставляя замечания, капал по капле воды в наполненный стакан, чтобы посмотреть, от какой капли вода перельется через край. Банн с другого конца стола бросил фасолину. Та приземлилась точно Гиддону в стакан и вызвала потоп.

– Поверить не могу, что ты это сделал! – воскликнул Гиддон. – Дикарь.

– Никогда в жизни не встречала бóльших детей, чем вы двое, – пожурила их Хильда.

– Я ставил эксперимент, – сказал Гиддон. – Он кидался фасолью.