Серебряная корона

Не тронь моего сына, сказал Карл. Он оставил меч в Мелавэе, возвратился домой и продолжал перехватывать караваны Работорговой гильдии всюду, где только мог их найти.

Это давным-давно перестало быть игрой.

Революция никогда не бывает игрой. Революция — это кровь и кости.

Пролог

АРМИН

— Можешь войти, Армин, — произнесла жрица — грациозная женщина в долгих белых одеждах Сообщества Целящей Длани. Она холодно смотрела на него необычно широко поставленными желтыми глазами на высокоскулом лице, и светлые волосы ее мерцали.

А я бы мог получить за нее золотых тридцать, не меньше, лениво прикинул Армин. Это высокомерие обламывается за десяток дней… Бывает, что и быстрее.

Словно отвечая на невысказанные им слова, она покачала головой.

— Только ты — один. Остальные останутся снаружи. Сносить их присутствие в роще уже тяжело; я не потерплю, чтобы их дыхание оскверняло святилище.

Она пошла было прочь, но резко повернулась, когда Фенриус, зарычав, рванулся к ней. Великан угрожающе навис над хрупкой фигуркой — но застыл на месте, когда жрица подняла руку, и тихие слова полились с ее губ — Армин ясно слышал их, но запомнить не мог. Как он ни старался, они, как всегда, едва будучи произнесены, ускользали из памяти.

Заклятие завершилось — и целительница смяла воздух перед собой. Руки Фенриуса упали, кожаная туника пошла кладками, словно его сжимала огромная невидимая рука. Вены веревками проступили на его висках и небритых щеках; рот распахнулся; губы беззвучно шевелились: он пытался вдохнуть, и пот катился по его лбу.

— Нет, — сказала жрица мягко, почти с любовью, — не здесь. Здесь вы в руке Длани. Во всех смыслах. — Она начала сжимать напряженные пальцы. Кожа протестующе заскрипела; из легких Фенриуса со свистом вырвался воздух.

Рот его судорожно открывался и закрывался — но с губ не срывалось ни звука.

Пятеро людей Армина застыли на месте. Данаред сочувственно качал головой, но даже ему хватило ума не сделать ни шагу к жрице.

В тот миг, когда Армину уже казалось, что грудь Фенриуса провалится под страшным нажимом, жрица остановилась и склонила голову набок, будто прислушиваясь к далекому зову.

— Повинуюсь, Мать. — Она вздохнула, подняла руку и резко крутанула кистью. Фенриус полетел вверх тормашками и плюхнулся в траву.

— Следуй за мной, Армин, — сказала она.

Прихрамывая, Армин следом за жрицей поплелся длинным темным коридором в зал с невидимым в вышине потолком; неровное шлепанье его сандалий разбивало летящий ритм ее походки. Они прошли под крутой аркой и одновременно, словно по неслышной команде, остановились перед троном с высокой спинкой. Позже Армин так и не смог вспомнить, были ли в зале еще люди: его глаза были прикованы к женщине на троне.

Если жрица была худа, то эта женщина выглядела почти скелетом. Армин навсегда запомнил пергаментно-тонкую кожу кистей ее рук — кожу бледную, как у мертвой, натянутую проступающими под ней костями и венами.

Но, несмотря на мертвенный вид, она лучилась могуществом и восседала на троне, спрятав лицо за поднятым воротом белых, слегка мерцающих одежд.

— Привет тебе, Армин, сын Ольмина, — произнесла она. — Я ожидала тебя.

Голоса, подобного такому, он не слыхал никогда. Хотя она, казалось, говорит тихо — от голоса ее у него затряслись поджилки.

— Тогда ты знаешь, чего я хочу.

— Уж что-что, а это понятно! — прошипела жрица. — Карл изувечил твое тело — а должен был бы убить тебя. Надо было тебя…

Матриарх подняла руку.

— Спокойней, дочь. В этом деле мы ни на чьей стороне. — Она вновь повернулась к Армину. — В этом — вся суть. Ты был ранен в бою с Карлом Куллинаном…

—  Ранен? — Он поднял искалеченную огнем руку. — Ты это

называешь «ранен»? — Если бы не бутыль целительного бальзама, которую он выпил, когда корабль охватило пламя, Армин неминуемо бы погиб. Даже и так, он по сию пору не оправился полностью ни от ожогов, ни от долгого перехода через горы из Мелавэя в Эвенор.

— Да. Ты не согласен? — Она повела рукой, пальцы ее сплетались, дополняя слова, что, едва услышанные, тут же забывались.

Воздух сбоку от Матриарх замерцал и, затвердев, обратился зеркалом.

— Взгляни на себя, — велела она.

Он взглянул, заставив себя держаться прямо и гордо.

Смотреть было неприятно — а когда на такое было приятно смотреть? Волос на правой стороне головы у Армина не было, кожа потемнела и сморщилась, кроме тех нескольких местечек, куда попало достаточно бальзама, чтобы полностью вернуть им здоровье.

С левой стороной лица у него все было более-менее в порядке; огонь лишь слегка лизнул его там, а целительный бальзам и природные силы организма возвратили лицу былой вид.

Но правая сторона лица Армина была кошмаром. Пламя сожрало ухо и большую часть губ, до кости сглодало щеку. И хотя бальзам исцелил то, что осталось, его сил недостало, что бы вернуть сгоревшую плоть.