Сережа Боръ-Раменскiй

— Ахъ, дядя, милый дядя! воскликнула племянница Долинскаго, молодая дѣвушка, княжна Дубровина: — я хочу пригласить Боръ-Раменскаго къ намъ. Я его раза два-три видѣла мелькомъ, когда онъ проходилъ по залѣ послѣ урока; но кто же бы могъ вообразить такое романическое приключеніе! Знатнаго рода, бѣденъ, трудится! Вотъ истинно благородный человѣкъ и матери сынъ. Какъ она должна гордится такимъ сыномъ. Я хочу непремѣнно познакомиться съ ними и какъ сожалѣю, что не поѣхала вчера къ Старицкимъ. Ma chère, надо черезъ кого-либо изъ нашихъ знакомыхъ… чтобы насъ представили, и поѣдемъ къ его матери.

— Но, Анюта, она никуда не выѣзжаетъ: я не знаю, какъ же такъ, вдругъ…

— Она была у Старицкихъ, говоритъ Анюта; тамъ вся эта сцена и вышла. Я попрошу Лидію Старицкую позвать къ себѣ Боръ-Раменскихъ и познакомлюсь. Такъ, такъ, ma chère, мнѣ хочется.

— Она въ другой разъ не поѣдетъ, — сказала Агаша: — она послѣ смерти мужа и сына никуда не ѣздитъ, а тутъ на первый разъ такая сцена благодаря этой вѣтреницѣ; это, навѣрно, еще убавитъ ея желаніе выѣзжать.

— Увидимъ, я постараюсь, — сказала Анюта и, видя, что Лиза совсѣмъ смущена и даже огорчена, поцѣловала ее, уходя изъ комнаты.

Лиза растаяла.

— Она одна, эта милая Анюта понимаетъ, что я невиновата и что мнѣ всѣхъ больнѣе. Я такъ люблю Знаменскаго, ахъ! Боръ-Раменскаго, и конечно не хотѣла ему сдѣлать непріятное. Я и теперь понять не могу, почему его мать такъ сконфузилась, даже испугалась или застыдилась.

— Стыдиться немыслимо, — сказалъ Долинскій: — уважать надо такого сына. Навѣрно, ей было непріятно, что ты выдала его тайну и имя, которое онъ взялъ, очевидно, для того, чтобы остаться неузнаннымъ, такъ сказать, инкогнито. Въ свѣтѣ надо быть, да и вездѣ, осторожной, до больныхъ мѣстъ не дотрогиваться, надо умѣть угадать, гдѣ больное мѣсто — помни это, а ты всегда съ маху.

Молча сѣла Серафима Павловна въ поданную ей карету. Сережа усадилъ ее, но самъ не сѣлъ съ нею, а сказалъ отрывисто:

— Я пѣшкомъ.

* * *

Онъ скрылся въ упавшемъ весеннемъ туманѣ улицы, покрытой грязью и слякотью. Когда онъ пришелъ домой, отворившій ему Софронъ сказалъ, что его уже два раза спрашивала Серафима Павловна. Сережа тотчасъ пошелъ къ ней, ожидая, что она въ слезахъ и ему придется утѣшать ее. Но онъ обманулся; она сидѣла въ своемъ креслѣ съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, въ сильно возбужденномъ состояніи. Она нетерпѣливо теребила свой носовой платокъ въ ожиданіи сына, и въ ней кипѣли негодованіе и укоры, которыхъ некому было высказать. При входѣ Сережи взрывъ чувствъ, подавленныхъ въ гостяхъ и въ ожиданіи сына, произошелъ съ тѣмъ большей силою. Она встала, и неудержимый потокъ словъ полился изъ устъ ея.

— Поздравляю! Очень было пріятно услышать въ гостяхъ, при всѣхъ, что сынъ, мой родной сынъ, унизился до того, что взялъ указку въ руки и бѣгалъ по домамъ людей, которые ниже его и по положенію и по рожденію, и побирался деньгами за учительскіе визиты! И какъ ты смѣлъ, и какъ ты могъ? И для чего? И безъ моего вѣдома! Безъ моего позволенія? Да развѣ бы я дала его! Господи! да я, кажется, продала бы все, что у меня осталось, чтобы не вынести этого стыда! И еще какъ? подъ чужимъ именемъ! Знаменскій! Знаменскій! Подьячій, семинаристъ! И это сынъ мой! сынъ моего милаго, моего храбраго, всѣмъ извѣстнаго, всѣми почитаемаго адмирала. Опозорилъ, ты опозорилъ имя отца своего!

Сережа вдругъ поблѣднѣлъ, потомъ вспыхнулъ.

— Нѣтъ! сказалъ онъ съ страшнымъ взрывомъ гнѣва и негодованія. — Никогда, никогда не… не говорите такихъ словъ, если не хотите, чтобы я бѣжалъ отсюда, отъ васъ, и никогда не воротился! Проступка за собою я не признаю, не признаю ничего иного, кромѣ исполненія возложеннаго на меня долга охранять мать, оберегать семью и сохранять въ ней миръ и любовь. Да, я правъ, и жестоко и несправедливо съ вашей стороны такъ упрекать меня. Слышите ли, мама! поймите, жестоко и несправедливо!

Сережа говорилъ запальчиво, громко; онъ былъ внѣ себя. Серафима Павловна тотчасъ перепугалась и лица его и его голоса и опустилась въ кресло, рыдая истерически. Сынъ посмотрѣлъ на нее растерянно и бросился за стаканомъ воды, прибѣжала и Глаша.

— Что такое? Что случилось? — спрашивала она съ тревогой.

Сережа не отвѣчалъ ей; онъ отпаивалъ мать водою и, сжавши губы, упорно молчалъ.

— Могла ли я предвидѣть, — нѣсколько успокоившись, заговорила Серафима Павловна, обращаясь къ дочери, — могла ли я вообразить, что меня ждетъ въ чужихъ людяхъ такой стыдъ? Я готова была провалиться сквозь землю… — и она опять заплакала.

— Но что такое? добивалась недоумѣвавшая Глаша.

Серафима Павловна отъ слезъ н рыданій не могла выговорить ни слова. Сережа съ холоднымъ выраженіемъ лица и рѣзкимъ голосомъ сказалъ сестрѣ:

— Мама узнала изъ нечаянной встрѣчи моей ученицы со мною что, не имѣя достаточно денегъ для туалетовъ Вѣры и экстренныхъ расходовъ по дому, я рѣшился трудомъ зарабатывать деньги.

— Подъ именемъ Знаменскаго! сказала презрительно Серафима Павловна.