Сережа Боръ-Раменскiй

Сани остановились передъ крыльцомъ. Глаша выпрыгнула изъ нихъ, какъ молодой, необузданный дрессировкой, щепокъ, и понеслась вверхъ по комнатамъ. Она втайнѣ боялась какого-нибудь вопроса, отъ котораго обнаружилась бы ея шаловливая продѣлка; но ничего такого не случилось. Въ тотъ же вечеръ она съ особеннымъ рвеніемъ подшучивала надъ Таней за ея примѣрное добронравіе и великіе таланты для поученій. Вѣра, несмотря на свою всегдашнюю неподвижность, отличалась любопытствомъ; почуявъ тайну, она принялась разузнавать ее, но такъ неискусно и неловко, что ничего не узнала. Сережа, недовольный и досадовавшій, хранилъ угрюмое молчаніе, а Ваня, всегда примиряющій, угадавъ, что Сережа о чемъ-то умалчиваетъ, затѣялъ игру въ любопытные, которую особенно любили сестры; Глаша вносила въ нее свой задоръ и свою страстность, а Вѣра, благодаря своему любопытству, всегда оставалась съ огромной передъ собою колодой картъ. Въ этотъ вечеръ игра шла до того оживленная, что, къ великой радости дѣтей, Серафима Павловна, руководимая Ваней, приняла въ ней участіе и втянула въ нее своего мужа.

Однообразная жизнь имѣетъ то свойство, что день кажется длиненъ и тянется безъ конца, въ особенности если часы для различныхъ занятій заранѣе не назначены, зато недѣли и мѣсяцы, летятъ, какъ птички. Въ будни дѣти, занятыя уроками и чтеніемъ, не имѣли времени жаловаться на скуку: занятымъ скучать некогда, и время для нихъ уходило быстро и незамѣтно, но зато въ праздники Боръ-Раменскіе особенно тосковали по отсутствующимъ друзьямъ.

Пустой домъ Иртышевки, въ которомъ не свѣтились уже привѣтливые и манящіе туда огоньки, темными очертаніями наводилъ щемящія сожалѣнія на сердца Сережи и Вани. Иногда оба брата въ воскресенье садились у окна и, поглядѣвъ на пустой домъ Ракитиныхъ, вспоминали о Сонѣ и объ Ипполитѣ, которыхъ любили больше, чѣмъ удалого и буйнаго Анатолія. Въ Москву два раза въ недѣлю адмиралъ посылалъ на почту; однажды посланный привезъ два огромныхъ ящика. Ихъ внесли въ переднюю. Адмиралъ сказалъ дѣтямъ, чтобы они вышли. Въ залѣ остались только Серафима Павловна и Сарра Филипповна. Вскорѣ позвали туда же старую няню и двухъ молодыхъ горничныхъ.

Глаша неудержимо прыгала въ гостиной и выдѣлывала такіе chassée croisée и entrechats, что Вѣра, сидѣвшая спокойно въ креслахъ, но снѣдаемая любопытствомъ, не выдержала наконецъ, и воскликнула съ досадой:

— Да перестань! Прыгаетъ, какъ коза! Чему радуешься?

— А чему печалиться, — отвѣчала Глаша, выдѣлывая передъ досадовавшей Вѣрой какой-то пируэтъ.

— Что тамъ такое? Что за ящики? Отъ чего папа насъ выслалъ? говорила Вѣра.

— Догадаться не мудрено, — воскликнула Глаша, — неужели ты не смекнула! А дѣло-то просто и ясно.

— Не знаю, — сказала Вѣра.

— Такъ я знаю. Половина декабря. Вотъ что!

— Что же это значитъ? Что такое?

— Все то же и одно! Ты ужасно тупа. Половина декабря, праздники подходятъ, а съ праздниками — елка!

— Елка! Неужели елка! воскликнула Вѣра.

— Конечно елка! Елка, — повторила Глаша, хлопая въ ладоши и продолжая свой фантастическій танецъ.

— Отъ чего, — сказалъ Сережа, выходя съ Ваней изъ сосѣдней комнаты, — Глаша изъявляетъ свою радость, выдѣлывая пляску дикихъ?

И онъ добродушно засмѣялся.

— Что случилось? спросилъ Ваня.

— Елка! Елка! Воскликнула Глаша, — и подарки… У! какiе подарки, — два большихъ ящика.

— Если ужъ ты такая отгадчица, скажи какіе.

— Какъ я могу? Я знаю, чего желаю, а, пожалуй, подарятъ другое, непрошенное. Такъ часто бываетъ, особенно если мама совѣтовалась со своей свитой. Эта свита — пѣтая и отпѣтая дура. Право, одна глупѣе другой. Всегда совѣтуютъ дарить полезное. Полезное я всякій день вижу. Этакъ дойдутъ до того, что подарятъ мнѣ пару теплыхъ чулокъ на зиму.

Она засмѣялась, и всѣ ей вторили.

— Что я желаю — я знаю, а что подарятъ — я узнаю.

— Какъ? спросила Вѣра.

— Это мой секретъ — отвѣчала Глаша.

— А по-моему, и узнавать не надо. На третій день праздника отворятъ двери, войдемъ, и сами увидимъ. Тѣмъ будетъ веселѣе, что сюрпризомъ, — сказалъ Ваня.

— До этого третьяго дня праздниковъ остается двѣ недѣли, — сказала Вѣра, — и не выживешь въ такой-то неизвѣстности.

— Тебя любопытство изведетъ, — сказалъ Сережа смѣясь.

— Хочешь, я скажу? я знаю!

— Говори же, что?

— А что ты дашь мнѣ за это?

— Что хочешь, скажи только.

Глаша навострила уши, но вдругъ, будто понявъ въ чемъ дѣло, принялась живѣе прежняго выдѣлывать крендели ногами, летая вихремъ кругомъ гостиной.

— Ну, слушай, — сказалъ серіозно и медленно Сережа, — слушай, не ослушайся, да запомни, но позабудь.

— Да что ты, на смѣхъ что ли?

— Какъ можно — истинную правду скажу. На елкѣ будетъ елка вся въ лентахъ, цвѣтахъ, свѣчкахъ и фруктахъ, вокругъ нея… подарки!.. Подарки… повторилъ онъ торжественно.

— Фи! сказала Вѣра съ досадой: — какъ глупо! И совсѣмъ не смѣшно.

Глаша заливалась хохотомъ, смѣялся и Сережа съ Ваней. Вѣра посмотрѣла на нихъ презрительно и медленно вышла изъ комнаты.

— Нечего сказать, достаточно простовата и больно тупа, — сказала Глаша, смѣясь.