Сергей Соловьев

В дни петровского юбилея Чижов огорченно писал Ивану Аксакову, отказываясь от самых основ славянофильской политической теории: «Везде народ, общество и государство движут человечество путем истинно человеческих учреждений, у нас учреждения опережают наши человеческие требования. Давно ли мы перестали быть людоедами в образе крепостников, самыми распущенными развратниками в образе помещиков, истинными башибузуками и подлыми рабами в образе бесконтрольных судей, и не мы изменили наш безобразный образ и из себя вызвали сколько-нибудь гражданской свободы… — сами учреждения притянули нас, почти насильно к сколько-нибудь человеческому образу».

На первый план, таким образом, и у Соловьева, историка-западника, и у Чижова, славянофила-промышленника, выходила «самодержавная инициатива», хотя и сохранял свою прелесть давний призыв Чичерина: «Либерализм! Это лозунг всякого образованного и здравомыслящего человека в России. Это знамя, которое может соединить около себя людей всех сфер, всех сословий, всех направлений. Это слово, которое способно образовать могущественное общественное мнение, если мы только стряхнем с себя губящую нас лень и равнодушие к общему делу. Это слово, которое излечит глубоко проникнувшие язвы, которое изгонит из нас всю внутреннюю порчу, которое даст нам возможность наряду с другими народами и с обновленными силами идти по тому великому пути, которого залог лежит в высоких доблестях русского народа. В либерализме вся будущность России. Да столпятся же около этого знамени и правительство и народ с доверием друг к другу, с твердым намерением достигнуть предположенной цели».

Итак, снова и снова: либеральные меры и сильная власть.

Вопрос о форме государственного устройства представлялся Соловьеву второстепенным, его больше занимало содержание правительственной деятельности. При настоящих условиях неограниченная монархия единственная форма правления, возможная в России и понятная русскому народу. Конституция желанна, но она — дело отдаленного будущего. В абсолютистском государстве он ценил способность к быстрым созидательным действиям. Как при Петре Великом. Ясно, что историзм мышления сыграл с Сергеем Михайловичем недобрую шутку: творческие возможности российского абсолютизма были исчерпаны.

В сущности, Соловьев пришел к утопии, не меньшей, чем утопия Чернышевского. Только у одного она либеральная, у другого — социалистическая. Что ж, утопизм — характерная черта русской интеллигенции.

«Чтения о Петре Великом» подводили итог тридцатилетним размышлениям историка. Еще в далекие сороковые годы он твердо стал на сторону западников в их споре со славянофилами об исторической судьбе России, и едва ли не главным основанием сделанного выбора было несогласие со славянофильской оценкой Петра и его преобразований.

В чем существо тех расхождений, быть может, одних из самых глубоких в истории русской мысли? Знаменитый спор славянофилов и западников о Петре I — спор о революции, о насилии как средстве осуществления политических и общественных преобразований.

В 1832 году молодой Погодин написал о единодержавии Петра: «Во всей истории не было революции обширнее, продолжительнее, радикальнее». Через девять лет в статье «Петр Великий» он утверждал: «Нынешняя Россия, то есть Россия европейская, дипломатическая, политическая, военная, Россия коммерческая, мануфактурная, Россия, школьная, литературная, — есть произведение Петра Великого… Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 января 1841 года. — Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от января.

Пора одеваться — наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть настрижена с овец, которых развел он.

Попадается на глаза книга — Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее — этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный.

Приносят газеты — Петр Великий их начал.

Вам нужно искупить разные вещи — все они, от шелкового шейного платка до сапожной подошвы, будут напоминать вам о Петре Великом: одни выписаны им, другие введены им в употребление, улучшены, привезены на его корабле, в его гавань, по его каналу, по его дороге.

За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом».

С уваровских позиций учитель Соловьева критиковал «новых судей» царя, которые спрашивают: «Не было ли б лучше, если бы прежняя Россия была предоставлена естественному своему течению или если б преобразование было произведено не так быстро, не с таким насилием?» Погодин выступал против славянофилов.

Неприятие насилия — не просто основа славянофильского либерализма. Здесь — ядро славянофильского миросозерцания. Нил Колюпанов верно сказал о Хомякове: «Он ненавидел насилие и произвол во всех его видах и никогда не мирился с ним, во имя государственных или национальных интересов».