Сергий Радонежский. Личность и эпоха

Этот вывод З. П. Морозовой дает определенные основания полагать, что и само предание о начале Николо-Угрешского монастыря является плодом позднейшего времени. Определенный интерес для выяснения этого вопроса представляет тот факт, что в составе троицкого сборника № 746, в работе над которым принимал участие угрешский игумен Иона, содержится «Житие» Сергия Радонежского, точнее, его Первая Пахомиевская редакция. Данное обстоятельство позволяет предположить, что Иона был лично знаком с автором «Жития» Пахомием Логофетом. Очевидно и то, что Иона, будучи настоятелем Угрешского монастыря, должен был знать легенду о возникновении своей обители. Если обитель так или иначе была бы связана с событиями Куликовской битвы, именами Дмитрия Донского или преподобного Сергия, Пахомий Логофет не преминул бы использовать эти факты в последующих редакциях своего труда. Однако этого мы не обнаруживаем и в итоге приходим к выводу, что данная легенда была создана гораздо позже событий эпохи Куликовской битвы, а следовательно, говорить о каком бы то ни было участии Сергия Радонежского в основании Николо-Угрешского монастыря не приходится. Именно так поступил А. А. Шамаро, полностью отрицающий достоверность этой легенды.[830]

Казалось бы, на этом вопрос о данном предании можно закрыть, если бы не одно обстоятельство – остается неизвестным источник его возникновения. В этой связи напомним важный вывод историка древнерусской литературы И. П. Еремина: «Древнерусского автора, когда он брался за изображение жизни, заботила прежде всего достоверность изображаемого. И если он не всегда ее добивался, это обстоятельство свидетельствует только о временном нарушении принципа, а не об отказе от него; подчас ему изменяла память, иногда он сознательно умалчивал о фактах, когда это ему почему-либо было нужно, иногда тенденциозно искажал факты, когда это диктовалось ему теми или иными соображениями. Но он редко выдумывал факты, верный своей задаче достоверно описать то, что было».[831]

С учетом этого можно предположить, что в основе монастырского предания все же лежат реальные события.

Предание о начале Николо-Угрешского монастыря сообщает, что Дмитрий Донской, выйдя из Москвы, прошел до того места, где впоследствии возникла обитель, 15 поприщ, или верст.[832]

Действительно, по данным второй половины XIX в., Угрешский монастырь находился в 15 верстах от Покровской и Спасской застав. Однако за пять столетий, прошедших с XIV в., Первопрестольная сильно раздвинула свои границы и в буквальном смысле приблизилась к монастырю. Чтобы определить, какое расстояние отделяло в XIV в. Москву от Николо-Угрешской обители, напомним, что под словом «город» тогда понимали Московский Кремль.

Обратившись к карте, легко выяснить, что расстояние от Кремля до Николо-Угрешского монастыря по строго прямой линии составляет 20 километров. Но и тогда и сейчас дороги не проходили по прямым линиям. Установить направление пути из средневековой Москвы до Угреши помогает то обстоятельство, что первые цари из династии Романовых довольно часто посещали Угрешский монастырь (обычно на Николу Вешнего – 9 мая). Судя по дворцовым разрядам XVII в., Михаил Федорович совершил 9 «походов» на Угрешу, а его сын Алексей Михайлович бывал здесь 13 раз. Благодаря этому мы можем составить представление о маршруте царских богомолий. Как правило, они проходили через село Грайвороново на речке Голеди, где на специальном «стану» устраивался праздничный стол.[833]

С учетом этого расстояние от Кремля до Николо-Угрешской обители возрастает еще больше.

Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют достаточно подробно проследить маршрут Дмитрия Донского на Куликово поле. Согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», русские рати вышли из Москвы тремя путями: «Князь же великий отпусти брата своего, князя Владимера, на Брашеву дорогою, а белозерьскые князи – Болвановъскою дорогою, а самъ князь великий поиде на Котелъ дорогою… Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися имъ единою дорогою».[834]