Сесиль. Амори. Фернанда

В 1835 году г-ну де Монжиру было около шестидесяти, то есть, иными словами, родившийся в 1775 году, он был "невероятным" во времена Директории и щёголем при Империи. В период этих двух эпох и даже позже им восторгались — его одеждой элегантного покроя и очаровательными манерами; от прекрасных дней своей молодости он сумел сохранить великолепные зубы, талию, которая, если смотреть сзади, не лишена была некоторого изящества, и в особенности ноги отличного сложения, — эти ноги, когда короткие штаны вышли из моды, были обрисованы узкими, светлых тонов панталонами. Тщательный уход за своей персоной, простые, но безукоризненно подобранные для его высокой фигуры и плотной комплекции туалеты, тонкие лакированные сапоги, всегда соответствующие размеру свежие перчатки — все это, несмотря на подкравшуюся старость, придавало ему моложавый вид, бросающийся в глаза лоск, чем г-жа де Бартель немало гордилась по причине, которая вскоре нам станет понятной. Наконец, само происхождение и общественное положение, а главное, громадное состояние еще более подчеркивали его личные качества, только что перечисленные нами.

Что же касается его интеллектуальных способностей, то мы постараемся подробно рассказать о них, причем с тою же беспристрастностью, с какой поведали о его физических достоинствах. Надо сказать, что г-н де Монжиру был из тех, о ком в Палате пэров обычно ничего не говорят по той простой причине, что и сами пэры не любители поговорить, но пусть это никого не вводит в заблуждение, ибо дело тут вовсе не в их беспомощности, а в простом эгоистическом расчете. Принято думать, будто слова — это пустое, в отличие от того, что написано пером… Тут явная ошибка или, вернее, пословица родилась во Франции раньше, чем появилось конституционное правительство. Теперь же, напротив, нет ничего долговечнее слов, какими бы легковесными они ни казались, ибо слова стенографируют во множестве экземпляров, классифицируют, отправляют на хранение, а потом — через год, через два, через десять лет — они появляются снова, подобно героям древних трагедий, которых считали мертвыми и которые вдруг восстают из своих могил, заставляя бледнеть тех, кто о них забыл. Вот по этой самой причине, но не по какой-нибудь другой, граф де Монжиру никогда ничего не говорил — с трибуны, разумеется, ибо повсюду в других местах за ним, напротив, признавали ту самую легкость речи, свойственную нашим государственным мужам и заключающуюся в том, чтобы ронять со своих уст поток невыразительных слов, которые вполне могли бы сойти за красноречие, если бы они хоть время от времени неистово опровергали какое-либо суждение или устремлялись с высот какой-нибудь идеи. Впрочем, человек гибкий, в силу своей учтивости, а также и осмотрительности, граф де Монжиру счел для себя удобным и, возможно, полезным никогда не становиться помехой для кого-либо, примыкать к любому большинству и, следовательно, жить в мире со всеми. Государственный советник во времена Империи, депутат при Людовике XVIII, пэр Франции при Карле X, он со своим эгоистичным пристрастием к спокойствию и гордостью занимаемым положением вынужден был ценить улыбку людей, находившихся у власти, хотя, надо признать, ни разу коллеги не могли обвинить его в раболепном послушании или отнести к сонму должностных лиц низшего разряда, готовых из кожи вот лезть, добиваясь приглашения к какому-нибудь жалкому обеду на улице Гренель либо на бульваре Капуцинок. Нет, г-н де Монжиру не признавал, как правило, иного превосходства, кроме королевской власти, независимо от того, существовала эта власть благодаря или вопреки, основывалась ли она на божественном праве или была провозглашена народом; что же касается министров, то, поскольку наш пэр Франции в конечном счете был одним из тех редких вельмож — я вынужден употребить это слово из-за отсутствия в нашем языке такого понятия, как джентльмен, — итак, стало быть, мы говорили, что он был одним из тех редких вельмож, которые еще остались во Франции; он беседовал с ними со всеми на равных, а иногда даже свысока; он обедал у них, ибо они обедали у него, и каждый раз, когда кто-то из них обедал у него, он преподавал им уроки хорошего вкуса и пышной простоты; сохраняя видимость свободы — ибо, ни в чем не нуждаясь, он никогда ничего не просил, — относя на счет необходимости оберегать свою независимость отказ оказывать услуги в ответ на обычные просьбы, какими обременен государственный муж; наконец, граф де Монжиру принадлежал к многочисленному племени политиков, полагающих, что они выполнили свой долг, поддержав мнение большинства, и думающих, будто принесли достаточно блага стране уже тем, что не сделали ей зла.