Сесиль. Амори. Фернанда

Более того: граф де Монжиру привык относиться к окружающим с чувством некоторого превосходства, родившимся у него еще в ту пору, когда преимущества, даруемые молодостью и богатством, обеспечивали ему в обществе ту самую славу франта, что сделала графа д’Орсе королем заморских fashionables[13]

, — так вот, граф де Монжиру привнес в сферу общественных дел неизменную торжественность своего появления на публике. Он сознавал свое высокое социальное положение, а главное, что было, разумеется, еще важнее, вел себя соответственно этому положению. Он был пэром Франции, если можно так выразиться, с головы до пят. В судейском кресле он смотрелся великолепно, и, хотя ничто на первый взгляд не выделяло его из среды собратьев новой формации, взгляд обвиняемого обращался к нему как к человеку значительному, с чьим мнением должно считаться. И в самом деле, один его вид заставлял почувствовать достоинство верховного суда. Голосовал граф де Монжиру с элегантностью, какая никак не могла остаться незамеченной, — словом, он был одним из тех столь редких сегодня достойных людей,’кто, приспосабливаясь к своей эпохе, сумел, тем не менее, сохранить традиции былых времен, поэтому, если требовалось показаться на людях, будь то какая-нибудь депутация, похоронная процессия или общественное празднество, при голосовании всегда выбирали его. В отношении одежды и этикета ему доверяли полностью, и благодаря его влиянию чуть было не прошел закон о мундире, показавшийся членам нижней палаты, как г-н де Монжиру называл иногда по ошибке господ депутатов, до неприличия аристократическим. Беспредельно добросовестный даже в малейших деталях, он при всех обстоятельствах умел соблюдать хороший тон, даже когда спал с открытыми глазами на заседаниях Палаты или в какой-нибудь гостиной, если представлялся удобный случай; в других же гостиных, куда он попадал по воле случая, то ли удостаивая чести своим визитом г-на Дюпена, то ли сам удостаиваясь чести быть принятым королем, он в высочайшей степени владел необычайно трудным искусством с каждым обращаться в соответствии с тем социальным положением, какое уготовила тому судьба, или тем рангом, какого тот добился, сочетать почтение с непринужденностью, а то и величавостью, модулируя каждую ноту гаммы своей обходительности в умелых хроматических сочетаниях, варьируя до бесконечности интонации и эпитеты, искусно и потому незаметно переходя от воздавания почестей к их получению, от прошений к покровительству; всегда отменно вежливый, он никогда не показывал своих истинных чувств, балансируя на грани лести и дерзости, причем никто ни разу не мог счесть его ни льстецом, ни наглецом. В нем было что-то, но в небольших дозах, и от Ришелье, и от Фиц-Джеймса; словом, это был — как сказал некогда один принц, который прослыл бы самым остроумным человеком во Франции, если бы осмелился демонстрировать всем свое остроумие, — это был отлично законсервированный дворянин.

А как известно, в ту пору года, когда нет больше фруктов или почти что нет, кажется счастьем, если можно отыскать хотя бы консервы.

И все-таки именно у г-жи де Бартель следовало попристальнее присмотреться к графу де Монжиру и понаблюдать за ним. Около двадцати пяти лет их связывали отношения глубочайшей интимности; причем все знали об этих отношениях, и долготерпение барона де Бартеля в определенной мере узаконило их в глазах света. При жизни г-на де Бартеля их считали образцовыми любовниками; после смерти г-на де Бартеля их стали считать образцом супружеской добродетели. Между тем отношения их так и не были узаконены браком, и все были немало удивлены, когда после смерти барона между старыми друзьями не произошло официального сближения. Даже сама г-жа де Бартель сказала как-то об этом графу, правда, поспешим сразу же добавить, скорее под воздействием чужих советов, нежели по собственному побуждению. Но в ответ на это г-н де Монжиру, подобно Шамфору, простодушно заявил: "Я тоже об этом думал, дорогой друг, но, если мы поженимся, где мне, черт возьми, проводить свои вечера?"

И такой ответ вполне можно было понять, ведь в течение двадцати пяти лет этот человек вечерами не бывал дома.

Так вот, этими вечерами, которые столь длительная близость позволила г-ну де Монжиру выдвинуть в оправдание своего отказа от брака, благородный граф неизменно оставался пэром Франции — иными словами, человеком безупречного внешнего вида, поскольку привычка стала второй натурой у этих избранников, заслонив собой первую, подобно тому, как некоторые источники обладают даром покрывать плотным налетом деревья, цветы и даже птиц, очутившихся на какое-то время в их водах.