Сесиль. Амори. Фернанда

Невольная уклончивость молодой женщины — ибо у Клотильды не было ни должного умения, ни умысла раскрывать столь витиевато свои тайные горести, — ее уклончивость не ускользнула от Фабьена. Госпожа Морис де Бартель, назвав причину своей скорби, надеялась подкрепить тем самым свои силы; однако, поддавшись мгновенному порыву, она затем простодушно исправила первоначальную формулировку, использовав собирательное имя, и тем самым раскрыла собственную душу до самых сокровенных ее тайников, а Фабьен, как и подобает столь ловкому человеку, ограничился лишь тем, что пробормотал несколько туманных слов. На этот раз беседа принимала слишком благоприятный для его планов оборот, чтобы он пытался перевести ее в другое русло.

— Поверьте, сударыня, — проговорил он, — я горячо сочувствую вашему горю, если бы Морис послушал меня…

— Не осуждайте его, — в свою очередь прервала его Клотильда, — он не так виноват, как кажется. Это заблуждение без всяких последствий, каприз избалованного ребенка, его мать и мой дядя прощают его.

— Его мать — да, — с улыбкой согласился Фабьен. — Но позвольте заметить вам, что его дядя, как мне показалось, гораздо менее снисходителен.

— Это лишний раз доказывает, что мы лучше вас, господа.

— Кто же это оспаривает?

— Или вернее, — продолжала Клотильда, — разница между положением жены и мужа огромна, потому что свет… Отчего? Понятия не имею… Но свет оправдывает вас, господа, за преступление, которое бесчестит нас.

— Ошибаетесь, сударыня, — возразил Фабьен, — мнение света оправдывает преступление лишь с точки зрения общественных условностей, а вовсе не с точки зрения чувства. На этот счет, и, могу вас заверить, сударыня, особенно в отношении вас, этот предрассудок с его двойным толкованием кажется мне нелепым.

— Я буду не так строга, как вы, сударь, — отвечала молодая женщина, опустив глаза. — При данных обстоятельствах я все понимаю и, поверьте, самолюбие отнюдь не ослепляет меня. Преступление Мориса, а я нарочно пользуюсь словом, произнесенным вами, чтобы изменить его смысл, это преступление непреднамеренное. Я много раз слышала и, несмотря на свой малый опыт в таких делах, полностью согласна с тем, что воля бессильна в сердечных делах и не может породить любовь, так же как и убить ее.

— Увы, это безусловно так, — с живостью откликнулся Фабьен, — и ваши слова настолько верны, сударыня…

Вздох Фабьена оборвал его фразу в тот самый миг, когда она могла стать слишком многозначительной, а великолепно сыгранное волнение похоже было на тайный, с трудом сдерживаемый трепет.

Затем, после минутного молчания, он снова заговорил, как будто все это время ему понадобилось для того, чтобы справиться со своим смятением:

— Но в отношении того, что происходит здесь, того, что касается вас, сударыня, позвольте мне сказать вам всю правду. Так вот, честное слово, повторяю еще раз, я никак не могу понять безумного, упрямого влечения Мориса к этой женщине.

— А между тем вы только что так расхваливали ее, что это могло бы послужить оправданием любой, самой жгучей страсти, — возразила Клотильда с плохо скрытым беспокойством.

— Ах, Боже мой, ну, конечно, — согласился Фабьен, словно сраженный очевидной истиной. — В любом другом доме или другом месте, рядом с любой другой женщиной я счел бы ее, возможно, красивой; но позвольте сказать вам, что ее присутствие здесь возмущает меня, и, хотя сначала мне, чтобы не обидеть госпожу де Бартель, пришлось согласиться на это рискованное дело, теперь я решительно все осуждаю. Эта женщина рядом с вами — какое кощунство!

— Ах, сударь! — воскликнула Клотильда в невольном порыве, отражавшем, впрочем, скорее братские чувства, нежели супружескую любовь. — Когда другого выхода нет, когда речь идет о том, чтобы спасти или потерять мужа, разве в состоянии женщина о чем-то рассуждать или проявлять строгость в отношении средств, что могут дать ожидаемый нами результат? Вспомните, ведь сам доктор, друг детства Мориса, один из самых знаменитых врачей Парижа, не просто посоветовал, а потребовал этого. К тому же никто не в силах изменить прошлого… Зато опасность многое меняет, заставляя забыть о приличиях, и мне не остается ничего другого, кроме терпения и смирения. Мне сказали, что это мой долг, и я выполню свой долг, признательность же Мориса будет мне наградой.

— Признаюсь, я несколько удивлен, сударыня, услышав сейчас от вас такие слова, — сказал Фабьен. — Вчера, после той сцены, когда я был далек от мысли, что сегодняшний наш визит состоится, мне показалось, будто в ваших речах прозвучало что-то вроде горечи и возмущения, и я позволил себе осудить вас. Должен признать, я не понимал всей важности происходящего; но размышления, а еще более этого чувство, пробужденное во мне вашим положением, заставили меня изменить свое мнение в отношении того, что я сказал вам.