— Ну что ж, сударь, — отвечала Клотильда, — со вчерашнего дня во мне тоже произошли изменения, но совершенно противоположные; да, сударь, надежда оказала свое обычное действие, ведь в течение бессонной ночи, проведенной у постели умирающего, дорогого нам, многое приходит на ум. Впрочем, снисходительность часто является секретом покоя, а покой — это почти счастье. Вот видите, сударь, я вполне разумна и могу ответить сегодня на все, что услышала от вас вчера.
— Неужели я имел несчастье вызвать ваше неудовольствие своей откровенностью? — изобразил огорчение Фабьен. — А между тем вчера я не сказал вам ничего такого, чего не мог бы повторить сегодня. Вот только сегодня я снова увидел вас; и еще: со вчерашнего дня я в полной мере мог оценить вас и к сказанному вчера хочу добавить сегодня, что не понимаю, как можно изменить вам, и я склонен жалеть вашего мужа, если вы не желаете, чтобы я осуждал его.
— Сударь, — прошептала Клотильда, краснея и невольным движением выдавая крайнее смущение, вызванное словами Фабьена.
— Если вы потребуете, я готов замолчать, — продолжал молодой человек, — но, когда мы привезем к вам женщину, которой ваш муж ослеплен до такой степени, что это мешает ему воздать вам должное, то есть поставить вас выше всех других женщин, вы позволите мне не столько посетовать на средства, к каким мы прибегаем, чтобы вылечить его, сколько подосадовать на причину, подвергающую его жизнь опасности. Я чувствую, ваше доброе сердце готово простить каприз, причинивший столько вреда; но ваш разум, может ли он смириться с этим?
— Тем не менее, следует верить тому, что видишь, сударь.
— Госпожа де Бартель говорила мне, что ваш брак — это брак по любви, а не по расчету. Либо она заблуждалась, либо мне следует удивляться, наблюдая, как рушится ваше счастье. Любовь, я знаю, да и сами вы только что говорили об этом, не принимает в расчет условности общества, сердце не участвует в семейных расчетах, но в таком случае признайтесь, что Морис не любил вас. Вот что доказывает нынешнее положение дел, вот с чем я не могу согласиться, вот что, наконец, возмущает меня в нем.
Фабьен говорил с такой пылкой убежденностью, с жаром такого всепобеждающего чувства, что Клотильда не решалась поднять глаз; но в то же время она боялась молчать и, хотя волнение вынуждало ее хранить молчание, сделала над собой усилие, чтобы прервать его. Тот пламенный порыв, какому поддался Фабьен, внушал ей неясный страх, и она безуспешно искала спасения от него. Наконец, не пытаясь разобраться в охватившем ее волнении, она сказала с видимым спокойствием, которое, впрочем, не могло обмануть Фабьена:
— За три года, что я замужем, мне не на что было пожаловаться и не в чем было упрекнуть господина де Бартеля, и, если бы не эта роковая болезнь, я так и не узнала бы о той минутной слабости, которую я прощаю ему и сумею забыть, потому что люблю своего мужа.
Но звук ее голоса замер у нее на губах, когда она произносила эти торжественные слова. Снова наступило молчание, и никто из них не пытался нарушить его. Фабьен добился определенного успеха: в этом очаровательном уединении, среди аромата цветов, с которым так часто сливалась ласковая мелодичность голоса Мориса, Клотильда внимала другому голосу, и этот голос проникал в ее сердце и заставлял его содрогаться.
Что же касается Фабьена, то им руководило желание мести, а вовсе не любовь, и потому он полностью владел собой, чувствуя себя хозяином положения и, следовательно, подчиняя своей власти Клотильду. Молодая женщина, увязнув в молчании, словно запутавшись в тенетах (у нее не хватало мужества разорвать их), сначала ни на что не могла отважиться, потом, наконец, решилась отдаться на волю удивительного вихря впечатлений, казавшихся ей тем более странными, что ранее они были ей неведомы. Фабьен же умело использовал время, обдумывая значение каждого слова, которое он собирался сказать, решив просветить Клотильду насчет охвативших ее чувств, хотя и не до конца, с тем чтобы нахлынувшее волнение не привело ее в ужас.
Устремив на нее один из тех обволакивающих, магнетических взглядов, так поразительно действующих на женщин, он заговорил.