Сесиль. Амори. Фернанда

Увы! Для поддержания этой роскоши маркиз де Морман и вынужден был продать замок своих отцов, и все одобряли его за это, ибо наследный сын Франции отправлялся в Испанию защищать политическую систему, согласно которой он сам должен был править. Маркиз де Морман подал в отставку с дипломатической службы и снова стал генералом де Морманом; он должен был принимать участие в этом походе, для чего ему требовалось снаряжение и обоз, соответствующие его рангу. Необходимость показать себя настоящим дворянином, желание сохранить милость при дворе, та естественная гордость, что отличает истинных вельмож, не желающих прибегать к помощи других и всегда рассчитывающих на собственные силы, — все это вынудило отдать аристократическое поместье во владение простолюдину, разбогатевшему буржуа; потребность в богатстве возвышала одну семью и унижала другую. А мне, обездоленному ребенку, вскоре суждено было остаться сиротой, мне предстояло собираться в пансион, готовиться к жизни ненадежной и опасной, подстерегающей в современном обществе бедную девушку, чувствующую себя еще более обездоленной громким именем.

Здесь, в этом пансионе, и начались если не первые мои страдания, то, по крайней мере, мои первые унижения: нет родных — значит, нет защиты, нет убежища — сразу пошли различия, предпочтения в пользу всемогущего золота; там благодаря болтовне моих подружек я мало-помалу приобщилась к тому печальному познанию мира, что сужает возможности воли, учит сдерживать свои желания и рядом с местом, отведенным каждой рождением, определяет место, уготованное ей богатством. Дочери банкиров, нотариусов, адвокатов, за которыми в приданом числились отделение банка или контора, в десять лет упивались блестящим будущим, ожидавшим их. Только одна я не смела говорить ни о прошлом, ни о будущем: прошлое — это был старинный замок в Бретани, но он больше не принадлежал нам; будущее предрекало военный поход, обещавший быть смертоносным, где моего отца могли убить.

Отец уехал; я получила от него два письма, одно — из Байонны, другое — из Мадрида; это все, что у меня осталось от него; потом я долго не получала никаких известий.

Я только заметила, что с определенного момента учителя изменили свое отношение ко мне, долг сменила жалость. На меня смотрели с состраданием и шептали: "Бедная девочка!"

И вот однажды ко мне подошла одна из моих подруг и сказала:

"Ты ничего не знаешь, Фернанда? Твой папа умер".

Тут мне все объяснили. Никто не знал, оставил ли отец какое-нибудь состояние и будет ли оплачено мое содержание, а пока со мной уже обращались так, словно я была на содержании общины. Стоит ли церемониться с несчастными?

Мой отец, смертельно раненный под Кадисом, успел написать завещание; в этом завещании он назначил моим опекуном графа де С., своего соратника по оружию, и препоручил меня заботам принца, на чьих руках он и испустил последний вздох: вознося молитву, он расстался с жизнью, как добрый дворянин былых времен.

Прошло около года, за это время я претерпела немало горьких унижений, выпадающих на долю сироты, а в конце года в пансион явился управляющий графа де С. и расплатился за меня, выдав к тому же вознаграждение учителям и их помощникам, чего не делалось даже ради дочерей герцога, потом отвез меня к графу.

Я плакала в тот день, когда узнала о смерти отца, но вскоре слезы мои иссякли; обрушившийся на меня удар притупил мои способности восприятия, и в течение какого-то времени я находилась в состоянии, близком к безумию. Когда я увидела человека, заговорившего со мной об отце, рассказавшего о подробностях его гибели, слезы вернулись ко мне, и я снова заплакала, хотя голос этого человека не доходил до моего сердца и глаза мои под его взглядом невольно опускались от страха.

Графу де С. было примерно лет сорок — сорок пять; его манеры выдавали привычку командовать, чистые линии лица искажала суровость, и это ярко выраженное мужское начало создало ему в молодости репутацию красавца, которую он сумел сохранить и в зрелом возрасте.

Он долго глядел на меня, однако ни моя молодость, ни слезы не изменили выражения его лица; потом, наконец, он взял меня за руки и привлек к себе, я же инстинктивно сопротивлялась его порыву.

"Дитя мое, — сказал он, — вы не вернетесь в свой пансион; его высочество господин герцог Ангулемский приказал принять вас в королевское учебное заведение в Сен-Дени, отныне я, ваш опекун, стану для вас отцом; вы должны писать мне, если захотите что-то сообщить или чего-то попросить, я буду заботиться о вас и обеспечивать всем необходимым, как и обещал вашему умирающему отцу. Надеюсь, что своим поведением вы оправдаете высокое покровительство, каким удостаивает вас принц".

Я сделала глубокий реверанс, и тут слезы мои иссякли во второй раз. Граф сообщил, что мы должны сейчас же сесть в экипаж.

Через два часа главная надзирательница пансиона, где воспитывались дочери тех, кто заслужил орден Почетного легиона, встречала меня с самым благожелательным видом. С этой минуты я стала одной из ее приемных дочерей.