Сесиль. Амори. Фернанда

И теперь Клотильда схватила Фернанду за руку, увлекая ее в другое крыло замка, противоположное тому, где находились г-жа де Нёйи, г-жа де Бартель и г-н де Монжиру.

Они вошли в будуар, слабо освещенный алебастровой лампой. Клотильда заперла дверь, чтобы никто не помешал исповеди, какую она собиралась выслушать, и, вернувшись, села рядом с Фернандой.

— Говорите, — сказала она, — я слушаю.

XV

Какое-то время Фернанда сидела молча с опущенной головой; потом, словно решившись, наконец, на грустную исповедь, которую от нее ждали, подняла голову.

— Не подумайте, сударыня, — начала она, — что я хочу оправдать свое поведение, наделив себя качествами, каких у меня нет, или придумав несуществующие опасности. Нет, поверьте, никто не судит меня строже, чем я сама; однако редко бывает так, чтобы женщина знатного рода, попав в скандальную историю, не вызывала сочувствия у тех, кто смотрит в глубь вещей; редко бывает, чтобы падшую женщину никто не подтолкнул к пропасти; ее вина — это всегда следствие чужого преступления, и лишь обстоятельства могут заставить осудить или пожалеть ее. Нас делают привлекательными, развивают наши способности, и все это с единственной целью — чтобы мы блистали в свете; воспитание делает нас еще более пустыми и легкомысленными, хотя эти качества и без того заложены в нас природой. Воспитание, что мы получаем, предполагает, судя по всему, вечное, незыблемое счастье; а потом вдруг обрушивается несчастье, и от нас требуют добродетелей, чтобы противостоять этому несчастью, о каком нам никто и никогда не говорил. Это не только несправедливо, но и жестоко, ибо неведение о подстерегающих нас опасностях лишает нас воли. С колыбели не зная материнской ласки, я была доверена посторонним людям, не изведав нежной заботы, с детских лет готовящей девушку к судьбе женщины, то есть к безропотной покорности и строгому исполнению долга. Чужое безразличие откладывает на нас свой отпечаток, изолируя от других; родственные связи, высокое происхождение в первые годы нашего существования являются для нас в родительском доме тем, чем должны быть в обществе на заре жизни повседневная святость, требовательность к себе, природное величие. С раннего детства нас приучают к уважению авторитета через послушание, а в старинной башне, где я родилась, в глуши той Бретани, где обычаям прошлого следуют неукоснительно, где традиции минувших веков, подобно бледным призракам, бытуют и в наше время, ни разу величественное родовое кресло, фамильный трон не являли мне в радостные минуты года лица отца или матери, протягивающих руки к своему ребенку, подбадривающих его повлажневшим от слез взглядом, принимающих у него из рук букет, собранный садовником ради их праздника, и с улыбкой внимающих стихам, сочиненным по этому торжественному случаю школьным учителем или кюре. Нет, никогда год не заканчивался для меня трепетным ожиданием наступления следующего дня, дабы отметить начало нового года благочестивым поступком. Увы! Ребенка, который не может начать свой день с просьбы, обращенной к Господу Богу, о продлении жизни своих родителей, несчастье подстерегает с колыбели. Небеса глухи к голосу того, кто молится лишь о себе: это приговор судьбы. Кто вынес мне этот приговор? Я не знаю, но верю, что он мне вынесен, и мне не остается ничего другого, как склонить голову, ибо я не знаю, к какому вершителю судеб я могу обратиться за помощью.

О своей семье я знаю лишь от женщин, ухаживавших за мной в детстве, по их туманным, расплывчатым рассказам о моем отце и матери, и чем дальше в прошлое уходят эти рассказы, тем благоговейнее и подлиннее они звучат. Начиная с революционного эшафота, на котором погиб мой дед, вплоть до независимости Бретани, когда отличились мои предки, слава старинного замка Морман сияет сквозь туман легенд и преданий, и я помню, как меня убаюкивали поэтическими историями, похожими на волшебные сказки. Поместье и в самом деле знавало героические времена, и долгими вечерами в бедных хижинах распевали песни о блистательных подвигах сиров де Морманов, прославленных поэтами. Простые и честные сердца бретонских крестьян умеют хранить признательность, и в то время как новоявленные горожане всегда отрекаются от прошлого, они, надеясь получить доступ в будущее, это традиционное прошлое делают своей второй религией.

Я представляю вам мое прошлое таким, каким оно сохранилось в моей памяти.

Из всей семьи в девяносто третьем году в живых остался один мой отец, кого наверняка хранила его молодость; отцу приходилось жить в безвестности, подчиняясь тогдашнему правительству. Бретань была замирена, и он взялся за оружие, чтобы служить Франции; когда же принцы династии Бурбонов возродили в 1814 году надежду древних родов, полковник Морман, к тому времени уже ветеран старой армии, хотя ему едва минуло тридцать лет, снова получив вместе со старинными гербами свой титул маркиза, был удостоен при дворе самого лестного приема.