Сесиль. Амори. Фернанда

— Безрассудной! Это почему же? Потому что я люблю Мориса и не хочу, чтобы Морис умирал, потому что хочу оставить ту, которая чудом спасла его, представ перед ним, а своим поспешным отъездом этим вечером может вернуть его к тому состоянию, в каком он находился утром! Пускай я буду безрассудной, сударь, но я прежде всего мать, и госпожа Дюкудре останется.

— Не надейтесь на это, сударыня, — возразил граф, — она сама во всем разберется и все решит. Такой визит при всей своей странности может быть оправдан ошибкой или шуткой, но затягивать его означало бы добиваться скандала.

— И кто же его устроит?

— Госпожа де Нёйи.

— Вы разве не видели, как она встретила Фернанду?

— Потому что приняла ее за госпожу Дюкудре.

— Вот и прекрасно! Пускай продолжает верить тому, чего нет, вместо того чтобы знать, кто она есть.

— Но с минуты на минуту ее могут вывести из заблуждения.

— Кто же?

— Да любой: господин Фабьен или господин Леон например.

— И что же может вынудить их на такое признание?

— Кому известно, что на уме у таких молодых безумцев, как эти двое?

— Берегитесь, господин де Монжиру, если вы станете обвинять их, я снова начну думать, будто вы ревнуете госпожу Дюкудре к ним, потому что сами ухаживаете за ней.

— И это будет ошибкой с вашей стороны, дорогой друг, — возразил г-н де Монжиру в приливе нежности к баронессе, — ревниво я отношусь лишь к покою Клотильды и к счастью Мориса.

— Вот как! Но мне кажется, у меня тоже нет иной цели, кроме как вернуть мужа жене и для этого удержать здесь госпожу Дюкудре.

— А если, напротив, вы лишите ее мужа?

— Каким образом?

— А что если безумная страсть, едва не стоившая Морису жизни, вернула ему жизнь лишь при условии, что страсть эта будет взаимной! Не забудьте, что именно вы ввели в спальню Клотильды соперницу, которую муж предпочел ей; не усматриваете ли вы в этом, дорогая баронесса, огромную опасность для будущего наших детей?

— Верно, это серьезное соображение, ну, наконец-то; вы же видите, когда мне приводят разумные доводы, я тоже становлюсь разумной.

— Надеюсь, и вы понимаете, что мой шаг был вполне оправдан; я действовал как предусмотрительный дядя, когда хотел как можно скорее удалить отсюда госпожу Дюкудре, — разве это не из любви к Клотильде?..

— Да, я понимаю. Ну что ж, граф, значит, я сошла с ума, я ведь вас подозревала.

— Меня? — промолвил г-н де Монжиру.

— Простите ли вы меня, дорогой граф?

— Видно, придется.

— Но, знаете, было бы неудивительно, если бы и вы тоже не смогли устоять перед чарами этой сирены.

— О, что за мысль!

— Вы даже не представляете себе, до чего ужасна эта мысль.

— Вот как?

— Еще бы, ведь Морис был любовником госпожи Дюкудре…

— Он никогда им не был.

— Да, но если бы был, то понимаете ли вы, что ваша связь с этой женщиной стала бы преступлением?

— Преступлением? Это почему же?

— Ну как же, ведь Морис — ваш сын, и вам это прекрасно известно, дорогой граф.

В эту минуту из-за деревьев послышался слабый крик; граф и г-жа де Бартель умолкли; затем, с беспокойством оглядываясь по сторонам, вышли из зарослей, но, никого не увидев, успокоились и направились к дому, продолжая тихо беседовать.

XX

Тем временем, как уже было сказано, два друга прогуливались, раскуривая сигары.

— Ну что, Леон, — сказал Фабьен, следя глазами за струйкой дыма, поднимавшейся кольцами у него над головой, — ну что, ты доволен чудесным оборотом событий, добрые дела вознаграждаются, а? Мне всю жизнь хотелось знать, кем была Фернанда, — теперь благодаря нескромности госпожи де Нёйи я это знаю. Ты горел желанием узнать, кто царит в доме девятнадцать на улице Сен-Никола — волнение господина де Монжиру позволило тебе это узнать.

— И все это, не считая увлекательной комедии, разыгрывавшейся весь день у нас на глазах, — подхватил Леон. — Знаешь, мой дорогой, Фернанда — удивительная женщина, и, если я не добьюсь своего, я могу заболеть, как Морис.

— Не советую тебе этого, ибо сомневаюсь, что Фернанда сделает для тебя то, что делает для Бартеля.

— Так ты полагаешь, что она все еще любит его?

— Она от него без ума, это ясно.

— Но если она без ума от него, что же в таком случае означает ее связь с господином де Монжиру?

— Ах, дорогой мой, это одна из тех загадок женской природы, что навсегда останутся тайной для Ларошфуко и Лабрюйеров всех времен: возможно, это каприз, а может, месть или расчет.

— Что Фернанда корыстна — никогда не поверю!

— Ах, Боже мой, кто знает? Ты видел сегодня лица всех этих людей, собравшихся вокруг выздоравливающего Мориса; ну кто бы мог подумать, что за этими улыбающимися масками каждый скрывает какую-нибудь страстишку, которая потихоньку гложет его сердце.

— Кстати, к вопросу о страстях, а в чем твоя страсть, Фабьен?

— О, моя! Это долгое дело, я начинаю большое и долгое дело, но это на лето, зимой у меня не будет времени.

— Но ты все-таки доволен? Думаешь, ты добился каких-нибудь успехов у прекрасной ревнивицы?