Сесиль. Амори. Фернанда

Клотильда была взволнована не меньше, чем г-н де Монжиру и г-жа де Бартель. С утра ей многое открылось и много неведомых до той поры чувств пробудилось в ее душе. Легкий ледяной покров, сковывавший ее сердце, растаял в пламени ревности, и теперь она вовсе не собиралась отказываться от своих супружеских прав. Иллюзия преступной любви рассеялась; влияние тайного влечения к другому мужчине, что на какой-то момент заставило дрогнуть ее сердце и лишило способности здраво рассуждать, исчезло. Получив предупреждение в минуту опасности, она сумела противостоять нахлынувшим неясным чувствам. У нее хватило сил побороть себя; она одержала победу и теперь, вновь осознав свой долг и утвердившись в решении не нарушать его, стала понимать, что значит ревность, впервые испытав ее горечь; чувство, обнаруженное ею в своем сердце вместо того, что она вырвала с помощью Фернанды, было ничуть не похоже на ту простодушную братскую привязанность, которую Морис внушал ей раньше: то было новое, неведомое ей прежде чувство, оно грозило полностью завладеть ее душой.

Клотильда перенесла в свою молодость детские привычки; в женщине почти нетронутым сохранилось девственное целомудрие юной девушки, ни разу она не заснула, не вознеся в двадцать лет ту же молитву, что возносила в четыре года; и теперь впервые, преклонив колена, молодая женщина испытывала затруднения при исполнении этого благочестивого действия. На ум ей приходили лишь воспоминания о событиях минувшего дня, не дававшие собраться с мыслями; душевному порыву не удавалось возвыситься над чувствами, полностью овладевшими ею. Образы Фернанды и Мориса вновь и вновь вставали у нее перед глазами, сплетенные в объятиях, улыбающиеся, опьяненные наслаждением. В душе Клотильды начала пробуждаться любовь, горячая, пылкая, ревнивая; она влекла ее к мужу, которого накануне она оплакала бы горестно, но не с отчаянием, и возможное безразличие которого в будущем, уготованном им обоим, таило в себе угрозу невыносимой пытки.

— Боже мой! — по-прежнему стоя на коленях, воскликнула она, в порыве невольного ужаса откинувшись назад, устремив глаза и воздев руки к небу. — Боже, сжалься надо мной! Боже, верни покой моей душе! Я молила о сохранении жизни моему мужу, а теперь, когда моя молитва исполнена, Боже, неужели я должна умереть? Неужели союз, получивший благословение именем Бога, освященный служителем Господа и клятвами у алтарей, станет источником слез? Святой завет говорит мне, что я должна любить Мориса, но сердцем его владеет чужая женщина, располагающая его жизнью, открывающая перед ним могилу и закрывающая ее единым словом, магией своего взгляда, очарованием своего присутствия. О Боже! Дай мне могущество, дарованное ей, ведь Морис для нее ничего не значит, а для меня он все, ибо теперь, я чувствую, мне нужна любовь. Мне открываются новые ощущения; святая заповедь и людские законы не будут нарушены, только спаси меня, Боже, от этой страшной муки, что я испытываю в первый раз, спаси от ревности, а может быть, от ненависти. Ведь было бы несправедливо с моей стороны ненавидеть эту женщину: она спасла меня, она, моя соперница! Добрые чувства, какими полна сейчас моя душа, целомудренное рвение, какое меня поддерживает, — все это она зажгла во мне рассказом о своих несчастьях. Я плакала над ее страданиями и содрогалась при мысли, что мои могут быть еще хуже. Вместо того чтобы ненавидеть ее, не лучше ли мне довериться ей, отдать в ее руки мое будущее? Да, я стану на коленях умолять ее вернуть мне сердце Мориса; она посоветовала мне хранить чистоту и теперь вернет мне счастье вместе с чистотой, которую помогла мне сохранить. Да, Боже, да! Я пойду, у меня достанет на это сил.

Теперь моя очередь открыть ей сердце, как она открыла мне свое. О сне нечего и думать: где слезы, там не может быть сна. Решено! Когда те, у кого нет причины бодрствовать, заснут, я пойду поговорю с ней.

Помолившись таким образом в порыве пылкой, чистой веры, Клотильда поднялась с твердым намерением пойти к Фернанде, как только в замке все смолкнет. А тем временем посмотрим, что делает куртизанка.

Оставшись одна в отведенной ей комнате и не имея рядом никого, кроме горничной, которая должна была служить ей, Фернанда вздохнула с облегчением.

— Мадемуазель, — сказала она, — я не стану пока ложиться, мне вовсе не хочется спать; тут я вижу книги, я почитаю. Вы можете идти, я имею обыкновение раздеваться сама.

— Если вы пожелаете, — отвечала горничная, — я могу подождать в туалетной комнате, расположенной рядом.

— Нет, спасибо, не нужно; я не хочу лишать вас сна, в чем вы, верно, нуждаетесь; я благодарю вас, но, повторяю, могу обойтись без вашей помощи. Только спросите у слуг, не остался ли здесь, случайно, мой камердинер.

— Да, сударыня. Кучер уехал по приказанию, что передала ему от вашего имени госпожа де Нёйи, а камердинер остался; он, должно быть, ждет, когда вы велите сказать ему, что не нуждаетесь сегодня больше в его услугах.

— Прошу вас, мадемуазель, пришлите его ко мне, пожалуйста, мне надо отдать ему распоряжения.