Сеть паладинов

За это время Елена успела передать записку для Еросолино. Воспользовавшись карликом, она сообщила о своём отъезде. Она не теряла голову. Она сообразила, что мудрая Сафие решила, что молчание дорогого стоит. Убить жену султана в серале крайне рискованно. Потребуются объяснения, дело вызовет ненужные сплетни, а вот избавиться от свидетеля за пределами дворца и даже Стамбула будет намного проще. Елена не питала никаких иллюзий на этот счёт. Но для неё сейчас самым главным было выбраться из дворца. И она этого добилась! А там уж Господь не оставит её. И добрый Еросолино поможет!..

Глава 16

Венеция. Восемь дней спустя

Джироламо сидел и смотрел на тёмную площадь, освещённую лишь тусклыми фонарями у церкви. Вместе с Джанбаттистой Вторым они следили за домом из окна гостиницы уже восьмую ночь подряд, сменяя друг друга каждые три часа. Пока один сидел у окна, другой отдыхал. Джироламо пользовался часами отдыха, чтобы вздремнуть и написать отчёт, а часы дежурства использовал для размышлений. Джанбаттиста устроился в дальнем конце комнаты, в углу между стеной и большим дубовым шкафом, с зажжённой свечой на столике и, наверное, уже в сотый раз перелистывал изданный для путешественников и иностранцев «Каталог самых главных и самых честных куртизанок Венеции».

Каталог был изрядно затрёпан. В нём указывались адреса и цены, которые куртизанки брали за посещение. Джанбаттиста читал вслух, возмущённо хрюкал и негодовал:

— «Анцола Бекера, живёт у моста Латери, поручительница у неё Медея из Сан-Шоппо». Хм... Могли бы дать хоть краткое описание её внешнего вида, какие-нибудь особенности. Например, танцует или играет на лютне. Или мастерица по французским ласкам...

Хотя каталог кроме адресов и цен ничего больше не уточнял, его страницы и поля были густо испещрены репликами и комментариями постояльцев, часто неприличными, по поводу достоинств некоторых куртизанок. Они с лихвой восполняли недоработки и лакуны издания. Джанбаттиста не мог отказать себе в удовольствии и зачитывал их вслух, тихо и довольно гогоча.

Джироламо едва слушал его, сосредоточившись на сереющем балконе на той стороне площади. Он тоже любил встречаться с девушками, но ещё больше любил матрон — их опытную нежность и развитость форм. Их мягкие силуэты виделись ему повсюду, куда глядели в сумерках его усталые глаза. Ничего не происходило. Хрюканье и смех Джабы Второго поддерживали бодрствование.

— ... Ну и цены! Ну и цены! Это просто бесстыдство! Анцола Травизиана, живёт на канале дель Дрио, поручительница у неё Мадалена дель Прёте — четыре золотых! Да это же свихнуться можно! Да за такие деньжищи... Помилуйте, что же она должна делать такого? Она должна ублажать клиента, как в султанском гареме! — Джанбаттиста засопел. — Всё равно, это просто невообразимо! Так... Адриана, живёт в Сан-Барнаба, около Дворца Зане, поручительница Манегина Грега — два золотых! Да вы что, братцы?! Да за что? Господи!

Глаза Джироламо слипались. В тот момент, когда Джаба издал очередное возмущённое восклицание, он как раз клюнул носом. Встрепенулся. Вспомнил, что Лунардо как-то познакомил его с отчётом одного из комитетов Сената. Из отчёта выходило, что на сто пятьдесят тысяч жителей Венеции зарегистрировано почти двенадцать тысяч путан. Большая часть из них меретричи — дешёвки. Но регистрировались и кортиджаны — куртизанки, совершенные в искусстве любви и не только в этом. Они были знатоками и умелицами в музыке, литературе и беседах. Прямые наследницы афинских гетер. Из них более двухсот принесли Венеции славу самого свободного города Европы. Воистину, свобода здесь ходит с поднятой юбкой!

— Что же ты хочешь, — заметил Джироламо вслух. — Аретино[89]

ведь как-то сказал: «Венеция — это цивилизация путан. И она, как и Венера, вышла из моря...»

— Между прочим, — вдруг перебил Джаба, — наша Фиорелла из Падуи, что живёт около Бо, берёт за услуги в семь раз меньше!

— Фиорелла — это та, что заразила французской болезнью чуть не половину философов с факультета свободных искусств? Знаешь, что сказал почтенный Фабриций, когда узнал об этом? Он как раз мыл хирургические ножи в тазу, потому что только перед этим что-то кому-то отрезал. Он так постучал ножами задумчиво: «Ну что ж, — говорит, — философы на то и философы».

Джаба Второй, наконец, отбросил каталог и потянулся.

— А что, — сказал он, зевая. — Было бы забавно навестить, например, Лучетту Фруттариолу и пододвинуть кого-нибудь из Контарини, Гримани или Гритти. Причём заявиться прямо в его день. И все. Тому — кукиш. Будет ждать. Хохо-хо! — вдруг пропел Джаба жеманным высоким голосом, подражая неведомой Лучетте: — Самые сладкие извинения моему синьору! Я сегодня занята с путешественником, гостем нашего светлейшего и тишайшего города! Ключиком познаний будем открывать щёлку в комнату сокровищ! Пестик в ступку! — И снова басом: — Несли бы вы, синьор, ваш золотой канделябр домой!