Сети желаний

Потертый кожаный переплет тетради, пожелтевшие страницы, мелкий, убористый, но удивительно четкий почерк. Это был, собственно, не дневник: писавший его не помечал события датами, они явно не были важны для него, ничего не значили.

Дневник Родиона Иконникова. Киев

Недописанный роман о чуме вновь напомнил о себе и замыслах, которые так и остались нереализованными. Было странно оказаться в том месте, где до этого блуждал лишь в воображении. Город ХХ века внешне мало похож на себя самого, каким был в ХVIII столетии. Так человек, меняясь внешне в течение жизни, сохраняет свой внутренний стержень, свое «я». Волею судьбы заброшенный в этот древний город, я с большим удовольствием бродил по мощенным дорожкам древнейшей православной святыни, Печерского монастыря, замирал от переполнявших меня чувств возле нетленных мощей святых старцев, похороненных в монастырских пещерах, поражался воле и желанию затворников, добровольно замуровавших себя, лишившись до конца жизни солнечного света, изнурявших тело невероятной аскезой — довольствовались лишь одной маленькой просвирой и небольшим количеством воды в день. И крамольные мысли полезли в мою голову: ведь тьма — обитель сатаны, его царство! Разве можно, находясь во тьме, стремиться к свету, молить о милости Господа? Другое дело дома Господа — великолепные храмы, церкви, устремлявшиеся к небу острые шпили золоченых куполов, блистающие золотом алтарей, окладами святых икон, приводящие в трепет церковным песнопением, торжественными ритуалами. И вновь мысленно возвращался в прошлое, о событиях которого известно из летописей. Во время эпидемии чумы полностью вымирали монастыри, смерть косила слуг Господа наравне с грешниками, никому не делая поблажки. Что это было? Искушение верой или слабость Бога и сила сатаны? Я боялся этих мыслей, толкающих к атеизму, а то и еще дальше в глубины тьмы.

Жажда реализации желаний движет человеком вне зависимости от того, чего он желает — денег, женщин, преуспевания в своем деле или на духовном поприще, но удовлетворить его полностью невозможно. Когда невероятным, чудесным образом десять лет тому назад Судьба стала благосклонна ко мне и моя жизнь изменилась к лучшему, я посчитал, что взошел на вершину счастья. Лизонька стала моей женой, ее родители скрепя сердце приняли меня в свою семью, ее отец выхлопотал мне должность в министерстве и помог продвинуться по карьерной лестнице. Материальное благополучие позволяло многое, о чем раньше я даже мечтать не мог. Вследствие обрушившегося на меня потока счастья я забросил роман и уже не мечтал стать модным писателем. Но через несколько лет сытой жизни я вновь ощутил творческий голод и разыскал рукопись.

В тот день мы обедали у Лизиных родителей, и ее отец, многоуважаемый Лев Прокопьевич, когда мы с ним удалились в курительную комнату, чтобы насладиться его очередным приобретением, сигарами, привезенными прямо из Ямайки, а заодно пропустить по стопке рома, прибывшего оттуда же, в довольно резких выражениях отозвался о борзописцах — газетных писаках и литераторах. По его мнению, писать для развлечения публики — занятие, недостойное уважаемого в обществе человека. И все, кто пробовал на этом поприще достичь успеха, плохо кончали, и Пушкин, и Лермонтов, и отлученный от церкви Лев Толстой. Я хотел было возразить и привести контраргументы, снабженные множеством противоположных примеров, но благоразумно промолчал: тесть не любил, когда ему перечили. Лев Прокопьевич завел разговор о том, что неплохо бы мне иметь связи с императорским двором, при этом тяжело вздохнул. Я понял, что этому мешает мое недворянское происхождение. Но он тут же оптимистично заявил, что верит в мой успех в будущем и уже начал предпринимать способствующие этому шаги, которые не сразу, но дадут свой результат. После этого разговора я вновь спрятал рукопись в дальний ящик секретера.

Но не все было безоблачно в нашей с Лизонькой жизни — у нас не было детей. Лизонька предпринимала всяческие меры, месяцами пропадала на водах в Баден-Бадене, ходила по врачам, бабкам, не зная, что в этом виноват я. Точнее, та болезнь, которой заразила меня Клавка-Белошвейка в период моей полной зависимости от нее, и, хоть я полностью излечился, последствия оказались плачевными.

Безрезультатно потратив несколько лет на лечение, Лизонька по совету мамы, Янины Францевны, уговорила меня обратиться к их домашнему врачу, я сдал анализы, и тогда выяснилось, что не Лизонька бесплодна, а мое семя отравлено. Готовый к этому, я тут же рассказал Лизоньке душещипательную историю о полученной в далеком детстве травме. Домашний врач, Николай Николаевич, не опроверг при ней мою версию, но тет-а-тет мне сообщил, что, скорее всего, причина иная, более прозаическая и постыдная.