Севастополист

Мне нечего было сказать им, и я не думал даже пытаться заговорить. Все, что я хотел, – узнать, где предел, до каких пор все это может длиться, на чем остановится, завершится, прервется. Я думал было перейти в другой зал, но что, если это безумие – только начало… Внезапно до меня донесся разговор.

– И идея вот в чем: хорошо, когда такое показывают, хорошо, когда можно. Здесь спору нет, ведь это наше основание. – Невидимый мне человек закашлялся. Его голос выдавал возраст, который был значительно больше и моего, и всех мальчиков с девочками, которых я встретил здесь. – Но лучше, когда не только можно, но и нужно. Вопрос дискуссионный – нужно ли то, что мы смотрим? Это прогрессивно, это интересно и полезно. Это отрезвляет. Но у меня возникает вопрос: почему интерес только к этому? Почему прогрессивно – обязательно значит вот так? Ну и наконец – почему такой вопрос возникает у меня одного?

Его тут же прервал другой голос – напористый, нетерпеливый:

– Перегружать зрителя вопросами – вам это кажется этичным?

Я не слышал, что ответил человек, увидеть источник голоса мне хотелось сильнее, чем оценить сказанное. Войдя внутрь «дворика», заметил людей – там хаотично сидели все те же девушки и мальчики, которых я видел прежде, в таких же нарядах, с теми же выражениями лиц. Многие сидели, укутавшись в теплые пледы, хотя здесь было совсем не холодно. На пледах были нарисованы коты и кошки. «Почему им так нравится все кошачье?» – удивленно думал я.

Девушки с мальчиками ели крошечные шарики и запивали цветной водой. Я обратил внимание, что новый «дворик» был шире многих и в нем сидело больше людей. Но главное, что его отличало, – конечно, происходившее на экране: во-первых, оттуда шел громкий звук; сперва мне даже показалось, что говорят сидевшие во «дворике», но они лишь молча переглядывались. А во-вторых – нет, все-таки во-первых – там не было убийств.

Я взял стаканчик с водой, глотнул, перекатил во рту воду. Оценил. «Вода как вода. Не то что в Супермассивном. Или даже в Хрусталке». У этой воды не было ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Обитатели «дворика» смотрели на меня как на дурака. Не зная, что сказать, я пожал плечами.

– Оно должно занимать свое место среди всего многообразия, но ни в коем случае не быть единственным, безальтернативным. Хоть оно и тысячи раз востребовано, – донесся до меня разговор с экрана.

– Чувак, иди гуляй, а?

Я обернулся, пытаясь увидеть среди зрителей того, кто произнес эту фразу, но оказалось, и ее сказали с экрана. А вот следующую – уже нет:

– Ну с каких пор это бездарное занудство стали допускать в эфир, а? – медленно, будто намеренно растягивая каждое слово, сказала девушка в темно-зеленом платье, с острым носиком и маленькими глазками. «Крыска», – невольно сравнил я и вдруг понял: насколько же много их здесь, таких крысок. Чуть ли не каждую можно было смело награждать таким эпитетом – не вслух, разумеется, – да и парням он вполне подходил.

– Они вообще с нашего уровня? – продолжала медленная девушка. Тут же кто-то возразил ей:

– Этаж не однороден, вы же сами все понимаете.

Крыска фыркнула и неожиданно уставилась на меня. Остальные тоже повернулись – смотрели с любопытством, но вскоре им это надоело. Я выдержал взгляд, смолчал, а потом, не сказав ни слова, вышел.

Мне больше не хотелось заходить во «дворики». Уют, который в них царил, был не моим уютом. Да и можно ли было назвать его уютом вообще? Пройти бы их все скорее, пусть делают что хотят, что хотят смотрят, живут как хотят – мне-то что? Почему я здесь? Почему я избранный, для чего? Я сгибался под тяжестью этих вопросов, словно ощущал ее физически на своих плечах, спине.

И вскоре эта тяжесть стала невыносимой. Если бы знал, что могу увидеть, неосторожно глядя по сторонам, то смотрел бы только под ноги. Но случилось то, что случилось – сквозь ячейку, заставленную очередным бесполезным хламом, я увидел фрагмент фильма. Там был Севастополь, мой родной город. Был перекресток, на котором я сворачивал миллионы раз – когда отвозил Фе домой, когда заезжал за ней. И после той нашей встречи, последней перед Башней, я сворачивал здесь, чтобы скорее попасть домой. Обычный город, обычные дома обычных улиц.

И – такой обычный сюжет для их фильмов.

Я не мог поверить глазам. Там, возле маленькой арки, под балконом с распахнутой дверью, бесновались несколько человек в одинаковых масках. Иногда их лица показывали крупным планом, и мне удалось рассмотреть ее. Белая маска, скрывавшая подлинное лицо, изображала другое – приторно-хитрое, словно задумавшее страшную гадость и наслаждающееся своим замыслом. У маски были узкие и длинные глаза с толстыми линиями черных бровей, пухлые розовые щеки, огромный нос и словно выползавшие из ноздрей усы-змеи. Они были симметричны и образовывали что-то вроде странного символа: W. Под толстой нижней губой спускалась до подбородка узкая линия черной бороды. Маска изображала улыбку – страшную, омерзительную улыбку. По бокам ее были прочерчены две глубокие складки.