Севастополист

Кроме масок, была еще жертва. Это девушка, или женщина, или даже пожившая женщина. Но это ничего ведь не меняет. Или меняет? В любом случае я так и не сумел разглядеть ее. Маски долго насиловали и всячески унижали жертву, а потом ей просто отрубили голову. В этом фильме все было черным и серым, и даже кровь не обретала красный цвет. Попинав бездыханное тело, насильники отправились в соседний двор и устроили в нем пожар, но один… Я даже не знаю, как это рассказывать, честно. Один никак не мог успокоиться. Или удовлетвориться. Он вернулся на перекресток, схватил отрезанную голову и… Нет, я не стану говорить, что он принялся с нею делать. Расскажу, что я сделал сам.

– Этого не было, никогда такого не могло быть в Севастополе! – Я кричал и хватал какие-то предметы с полок, все они были бесполезны, все они были одинаково мне безразличны. Я швырял их на пол, бил, сминал, кромсал; я даже бросил что-то в экран, но безумие на нем все так же продолжалось.

– Вы что же, – не останавливался я, – так представляете себе жизнь там? Кто-нибудь из вас пришел оттуда? Или вы здесь родились и в жизни ничего, кроме вот этого, не видели? Так послушайте меня: у нас такого нет, нет, нет! У нас большой счастливый город! У нас мир!

Девушка в красном платье с золотыми волосами смотрела на меня долго и презрительно сквозь свои большие очки в черной оправе. Потом она повернулась к парню – тот тоже изрядно скривился, услышав меня, – и произнесла мягким спокойным голосом:

– Налей мне еще чаю.

В руке девушки была книга. Все та же – с белой обложкой и растерзанным сердцем на ней.

Унитазы энтузиастов

Я все сильнее прижимал к себе лампу, не доверяя ее даже чехлу. Ведь, потеряв ее, я рисковал остаться на этом уровне до конца жизни, и даже на первом уровне это было не так страшно, как здесь. Когда нагибался, чтобы пролезть под очередной тканью, даже зажмурился от страха. И тут же понял, насколько это глупо.

Ведь страх предыдущего уровня, хотя и принимал самые разные формы, был на самом деле одним – страхом падения. Когда летел в кромешной черноте, я боялся разбиться. Боялся, что меня не станет. Когда за мною гнался Кучерявый – было страшно, что вместе с ним меня настигнет нечто сильное и страшное. Когда меня запирали в Полпозе – я боялся, что там и останусь в клетке до скончания жизни, так и сгнию. Во всех этих случаях все пропадало – рушились планы на жизнь. Здесь же страх был совсем другим – за внешним уютом, спокойствием и отрешенностью прятался страх похлеще падения. Само пребывание здесь грозило слиянием с этим огромным пустынным местом; то, что оно тебя примет, а ты примешь его – в этом и был самый главный страх. Страх слияния. Страх того, что в один момент что-то щелкнет, и я перестану здесь чувствовать страх.

Когда открыл глаза, выпрямился и сделал первые шаги за новой ширмой, я понял, что поторопился с выводом о безразмерности пространства. К моему удивлению, уровень сжимался. Справа и слева от меня возникли белые стены. Но едва я увидел их, сразу догадался: это было искусственное, декоративное сжатие – мне просто ограничили маршрут, распахнули передо мной коридор – пусть и широкий сам по себе, как главное шоссе Севастополя, но все-таки значительно сужающий пространство. Я даже не задумался – зачем, волновало другое: как? Ведь вряд ли это делалось специально для меня, но если бы я нырнул под ткань не в том месте, где это сделал, а чуть дальше – что бы я увидел в таком случае? Или что бы мне показали?

Я подошел к стене и постоял рядом. Казалось, от нее веяло холодом, она состояла из странного крошащегося материала – весь пол вблизи нее был усыпан мелкими легкими крошками. Я подумал, что могу проломить, обрушить это символическое ограждение плечом, не применяя даже силы. Но решил не нарушать, решил следовать Башне – впрочем, я делал этот выбор неизменно.

Из нового зала не хотелось бежать немедленно – и уже одним этим он был приятен. По центру коридора на равном расстоянии одна от другой светили большие лампы. Они свисали с того самого каркаса, который все так же продолжался над головой. Справа и слева, вдоль стен, обозначая дополнительный, совсем уж узкий коридор, стояли длинные деревянные полки, но на сей раз они не образовывали никаких «двориков» и, что казалось особенно странным, были пусты. Лишь изредка в ячейках встречались маленькие камешки или фигурки. Зато здесь было очень много звука. Непрерывно, перебивая друг друга или, вернее сказать, не замечая, звучали голоса.

Надо мной, чередуясь с лампами, висели экраны – такие же, как во «двориках», но только без ужасных фильмов. Без фильмов вообще. Там было много голов крупным планом – в основной своей массе седых, печальных. Им кивали бедно одетые, готовящиеся встретить переживший возраст женщины.

– Мы все могли, но в том-то и трагедия, что не сумели подготовиться… И вот теперь все растеряли, – сокрушался голос с экрана. – Мы окружены. Это мое глубочайшее убеждение, и я бы рад ошибиться и рад бы, чтобы меня поправили. Но мы действительно окружены.