Севастополист

– Как бы вы охарактеризовали наше нынешнее положение? – женский голос прервал возникшее молчание с одного экрана. – И что нам всем теперь делать?

– Я бы сравнил… Э-э-э… Я бы сказал, пожалуй… Что мы все находимся как бы в положении колбасы в бутерброде. Нам остается только замкнуться в себе – как это говорят теперь, уйти во внутренний Севастополь.

Вокруг бродили девушки – их было немного, и их перемещения совсем не производили впечатление осмысленных. Они брели, словно пребывая в глубоком сне, и лишь изредка останавливались, прислушивались к экрану и снова погружались в свои сны. Все они были в серых платьях и почему-то зеленой тряпичной обуви на ногах.

– Но я надеюсь, вы говорите все-таки не о севастопоседлости?

Но вместо прежнего собеседника в разговор вклинился новый голос – бодрый, визгливый:

– Знаете, я вам скажу. Дела обстоят так, что выбирать не приходится. Главное – избежать севастоподлости.

– Я и говорю, что в таких условиях, – продолжил первый голос, – как бы это точнее выразить, растущей севастополярности, конечно, можно называть все что угодно и как угодно. Наши поколения не видели города Севастополя и иллюзий по поводу него не строят. Но есть и обратная ситуация – нам все чаще долбят, что Башня – якобы тоже Севастополь. И в этой ситуации, позвольте, я ухожу внутрь. Я бы назвал это севастоподполье, и уж его никто не может запретить – потому что не узнает, как туда добраться.

Слушая все это, сам захотел укрыться – по меньшей мере от лавины слов, накрывшей меня с головой. Моим подпольем стал вотзефак – что же я раньше, болван, не вспоминал о нем? Ну конечно. Здесь Керчь, Инкерман, Феодосия – их разноцветные огоньки спасительно кивали сбоку экрана. Горел красный огонек Евпатории, но я уже не мог написать ей – ее больше не было.

Я безумно хотел видеть Фе, но решил написать Керчи – отчего-то мне казалось, что она больше знала.

«Что тут?» – написал я.

«С прибытием!» – незамедлительно ответила Керчь. Но мне не хотелось сентиментальностей; вот встретимся – тогда другое дело.

«Керчь, милая, – написал я и тут же стер второе слово. – Ты читала их книги?»

Я ожидал увидеть какой угодно ответ, но только не тот, что высветился на экране.

«Да, и, представь себе, даже пишу на них рецензии».

Не может быть… Я почувствовал, как в районе груди что-то неприятно заныло.

«Где тебя найти?» – написал я.

«Как где? – На экран выскочил желтопузик, похлопал большими глазами и растворился. – На стеллажах».

«Что за шуточки?» – начал я, но нашу беседу внезапно прервал Инкерман. Его сообщение оказалось еще загадочней.

«Ребят, зомби все видели? Что будем с этим делать?»

«Зомби, ну надо же!» – поразился я и даже начал писать: «Скажешь тоже».

Но в жизни – тем более в Башне – порой случаются совпадения настолько невероятные, что, столкнувшись с ними, пересматриваешь все, что знал прежде. И понимаешь: невозможного не бывает.

Такое совпадение и произошло со мной. Я не успел отправить сообщение, как вдруг увидел его. Бледный, худой, взъерошенный, с торчащими во все стороны волосами. Из его рта вытекала слюна, а со щек свисали куски омертвевшей кожи. Незнакомец вонял и без устали вращал головой – та делала почти что полный оборот, мотаясь из стороны в сторону, и я испугался, что она отлетит от тела. Вот только сам незнакомец ничего не боялся – зомби и не положено бояться.

Он приблизился ко мне и стал вынюхивать. Краем глаза я заметил в его руке толстую папку, но не рассмотрел. Я затих и не мог поверить, что это со мной происходит. Зомби – это была сказка, которую рассказывали самым маленьким севастопольцам, едва ли не в самых ласпях. Конечно, никаких зомби не существовало – это был лишь повод для шуток, смешных, но всегда придуманных историй. И тут такое! Обнюхав меня, незнакомец разочаровался: ничего не сказав (а умеют ли зомби вообще разговаривать?), он рванул, подпрыгивая на обеих ногах, в конец коридора.

Я застыл на месте, не в силах даже выразить, что именно чувствовал – страх? отвращение? любопытство?

«Инкерман, – набрал я в вотзефаке, уже понимая, что пишу глупость. – Что это было?»

Вместо ответа я услышал песню – нет, конечно, не от Инкермана. Вотзефак не передавал голос, да и Инкер никогда не пел.

Тишины хочу, чтобы допьяна.Тишины, и не жаль память стертую.Чтобы осень листьями желтымиМне накрыла душу распростертую…

Меня тревожили странные слова: непонятное в Башне, как я уже знал, вполне могло стать опасным. Допьяна, осень – что это за слова, как можно было, не зная их, понять все остальное, да и душу распростертую я представлял совсем слабо, если вообще представлял, ведь душа – это просто слово. И желтые листья. Я видел их только в Прекрасном душе, но ведь это было понарошку? А как не хотелось считать околесицей, вроде тех книжек с белыми обложками, и эту чудную песню!