Севастополист

Кажется, я слышал этот смех – собственный, но бесконечно чужой – до тех самых пор, как мы оказались под самым куполом и перешли в Vogue Salle, где нас дожидалось торжество. Мы шли по трансферной площадке, где стыкуется с залом платформа, и я снова чувствовал волнение. Как ни странно, этот факт приободрил: после длительного пребывания на втором уровне мне стала приятна сама мысль, что я что-то чувствую. Она давала мне сигнал: все еще в порядке, поводов для паники нет. И я не паниковал. Я шел и представлял, как встречу Керчь, как буду рад ее видеть и еще больше – рад за нее: ну разве могла судьба этой девушки сложиться лучше? Неужели бы она тащила куда-то лампу? Неужели бы искала сердце Башни из камня и металла, да еще пыли, которая в несколько слоев покрывала ветхие книги? Нет. Но она здесь нашла главное – себя.

А что же я? Прощаясь внизу с Евпаторией, я познал это чувство: когда отваливается часть жизни, часть моей собственной личности – ведь она тоже была мной. И Керчь была мной, пусть даже не знала этого. Меня становилось все меньше.

Но было и другое, что заставляло меня тревожиться. Я точно знал, что встречу Керчь, я был уверен, что увижу Инкермана. Но я ничего не знал насчет Фе. Мне не говорили о ней, про нее никто не знал, о ней ничего не слышали. Словно бы ее здесь не было вообще, словно бы она не соприкасалась с этим уровнем, а пронеслась мимо или сквозь него. Честно говоря, я и сам едва ли мог ее представить посреди всего, что здесь увидел. Но у меня был вотзефак, там я видел и квадратик Феодосии. Я надеялся, что встречу ее здесь – и вправду, где же встречаться нам с Фе, как не под самым куполом?

Но этого не случилось.

То, что было дальше, свернулось в памяти в одно сплошное пятно, скомкалось, как мокрый лист бумаги. Слишком много событий наслоились друг на друга, затмили одно другое. Я словно проскакиваю их в памяти, цепляясь за одну деталь и забывая подробности, которыми она обрастала. С какого-то момента все начало происходить быстро и, я бы сказал, неотвратимо.

Помню, как мы входили в этот странный Вог-Зал. Эта надпись красовалась над полукруглой металлической аркой, которая была украшена множеством декоративных шестеренок и выглядела не празднично. Ворота арки были распахнуты, а по краям стояли два огромных столба со странным белым кругом, в который были вписаны дроби и цифры по краям и стрелки в центре. Я вспомнил свое видение в Прекрасном душе – точно такой же столб я видел в нем, мимо него шли мои недалекие, возле него останавливались троллейбусы. Но то, что происходило со мною здесь, не было наваждением – а столбы стояли, и в белых кругах под стеклом даже вращались стрелки. Я заметил, что их вращение было симметричным: на круге с правой стороны арки стрелки крутились влево, на круге слева – вправо. Увиденное родило во мне ощущение, что этот Вог-Зал таким образом втягивает в себя пространство, поглощает нейтральную зону, отделяющую его от площадки стыковки платформ, вместе с теми, кто по ней идет. С нами.

В любом случае сворачивать было некуда. То, что я увидел внутри, привело меня в замешательство: вкус устроителей торжеств был странноват. Вог-Зал оказался не слишком широким: с две обычных городских улицы, но уже Широкоморки, а в длину казался бесконечным. Потолок выкрашен в бежевый – безо всякого замысла, видимо, чтобы скрыть истинный цвет металла; из него опускались тяжелые тросы, на которых крепились гигантские шары-лампы, освещавшие торжество. Они висели так низко, что некоторые гости могли, вытянувшись во весь рост, поднять руки и дотянуться до этих ламп. А ведь грохнись одна такая, и она вполне могла погрести под собой нескольких человек.

Но еще более странным было то, что происходило внизу. От самого входа в зал в неизвестную даль тянулись металлические рельсы – точь-в-точь такие, как в нашем метро. Они были уложены стройными рядами, параллельными друг другу, образуя несколько колей. Не проводись здесь торжество, я определенно решил бы, что нахожусь в депо метрополитена (хотя мне не доводилось там бывать). Но поездов здесь не было – да и быть не могло: рельсы обрывались возле арки, над ними не было электропроводов, да и гигантские лампы-шары висели угрожающе низко. И все же рельсы здесь были, как оказалось, не зря: на них стояли столы, за которыми шло пиршество. В нижней части столов, там, где кончались ножки, я увидел массивные металлические колеса, которые твердо стояли на крупных рельсах, а рядом, на рельсах поменьше, стояли стулья, на которых сидели гости.

Мы шли вдоль столов, сдвинутых в длинный «столовый поезд», и я продолжал недоумевать, осматриваясь вокруг. В стенах зала на уровне человеческой головы виднелись маленькие окошки с подоконниками, но все они были закрыты, а некоторые даже заварены, запаяны или забиты крест-накрест уродливыми кусками металла. Над каждым окошком я видел рельефную надпись, выкрашенную в бежевый цвет стен и потолка и оттого сливавшуюся с ними:

КАССА.