Северная сторона сердца

Энграси инстинктивно отпрянула, отдернув руки. Брат, казалось, не замечал, что вместе с ее руками теряет доверие.

— Люди бывают очень жестокими, — продолжал он, — а городок у нас маленький. Росария понимает, какой вред подобные вещи могут нанести семье.

Энграси заметила, что он сказал «семье», а не «девочке».

— Я рада, что она это видит, что вы оба это видите, — сдержанно ответила она.

— Вот почему она подумала… мы подумали… лучше всего, чтобы Амайя вернулась домой.

Вот оно. Шторм. Нападение. Выкидыш. Смерть. А она ничего не почуяла.

— Что? — недоверчиво проговорила Энграси.

— Росария ужасно страдала от разлуки с дочерью. Эти слова, эти ужасные вещи, которые она говорила, были всего лишь способом защитить себя. Люди оскорбляли ее, настойчиво задавали вопросы, мол, как странно, что ее дочь не живет дома. Как я ей уже говорил, я не боюсь того, что говорят люди. Но было бы логично, если б такая маленькая девочка жила с родителями и сестрами.

Энграси смотрела на брата, но больше его не слушала. Внимательно понаблюдав за ним, она осознала нелепость всей ситуации. Безупречный костюм, внеурочный визит, речи, не свойственные человеку, которого Энграси знала так хорошо. Еще в детстве они были разными. Энграси, любительница поболтать и посмеяться, всегда готовая уткнуться носом в книгу и потом рассказать всем, о чем прочитала. Хуан, молчаливый и замкнутый, нетерпеливо ожидающий звонка, возвещающего об окончании уроков, чтобы бежать в пекарню, которая в конечном итоге перешла ему по наследству. Но они всегда любили друг друга, и, несмотря на то что Энграси была младше, она постоянно о нем заботилась. Она понимала, что инстинктивное желание защитить Хуана отчасти объяснялось тем, что ее брат был трудолюбивым, добрым и спокойным человеком, которому с детства предсказывали властную супругу.

Энграси снова посмотрела на брата — и увидела его в новом свете: марионеткой, исполняющей чужую пантомиму. Она не разговаривала с Росарией много лет. Они даже не смотрели друг на друга, когда случайно встречались на улице. В этом не было необходимости. Хотя со времен ее учебы на факультете психологии прошла тысяча лет, Энграси все еще помнила, как определить влияние невротической личности. Как она могла быть настолько глупа, чтобы не распознать в речах Хуана слова Росарии, ее самомнение, ее властность! Она, профессиональный психолог, недооценила воздействие этой токсичной женщины на психическое состояние ее близких…

Теперь Энграси все стало ясно как день: виктимность Хуана, его неуверенность в себе, склонность к самообвинению… Он воспринимал как дар небес тот факт, что его жена вдруг стала нормальна, что она ведет себя как любая другая женщина, супруга или мать. Более того, в ее поведении он видел чуть ли не признаки святости. Росария, жертва болезни, непонимания, собственных ужасных импульсов, за которые она не несет никакой ответственности. Мученица, страдающая больше кого-либо другого. Она переживает: ее разлучили с дочерью. А ведь она так старалась! Понимающая и смиренная мать — таков ее новый имидж. Она понимает, что другие ее ненавидят; но если она делает все, чтобы исправить положение дел, неужели другие тоже не могут пойти ей навстречу?

Лживая манипуляторша. Она прекрасно осознает, что не заслуживает прощения, и в то же время взывает к милосердию. Для Росарии это шанс показать, насколько волнует ее возвращение дочери, как она старается все сделать правильно. Мяч вины закинут на чужую крышу. Бедняжка Росария ничего не в силах поделать, только смиренно молить о прощении, и если кто-то не способен на милосердие, то исключительно из-за черствости собственного сердца. Как можно не посочувствовать больной матери, которая признает, что истязала ближнего, но в первую очередь саму себя? Классический синдром Мюнхгаузена. Мать причиняет страдания дочери, но именно она достойна жалости, сочувствия и заботы… Просто непостижимо, как эта женщина сумела свести с ума собственную семью и одновременно взойти прямиком к алтарю святости.

Энграси подняла руку и прижала к груди, пытаясь унять внезапный приступ тошноты. Внутри ее рос гнев. Казалось, некое живое существо сжимает ей легкие, мешая дышать. Ни слова об Амайе, ни единого упоминания о ее мучениях, об изгнании из родного дома двенадцатилетней девочки, которая почти три года лишний раз не выходила на улицу. Ни слова о ее страданиях, тоске или ужасе от того, что ее оскорбляют на улице посторонние люди… Энграси заметила, что у нее дрожат руки, убрала их со стола и спрятала на коленях. Нужно успокоиться. Хорошенько все обдумать. Поэтому она промолчала, глядя на брата.

— Ты ничего не скажешь? — спросил тот через некоторое время.

— Я все еще перевариваю твои слова, — ответила Энграси со всем спокойствием, на которое была способна.

Хуан выглядел разочарованным.

— Честно говоря, я надеялся, что ты обрадуешься, и не знаю, почему это не так. На днях, когда мы с тобой говорили, ты была очень резка, и я тебе за это благодарен. Однако после разговора с Росарией я вижу эту ситуацию иначе.