Северные новеллы

Верная примета: северный ворон кричит на лету — с той стороны, откуда он летит, идёт ненастье.

Заметив нас с высоты, птица замедлила движение, потом заходила кругами, постепенно снижаясь. Говорят, что этот пернатый любопытнее кумушки. Не думаю. Суровые, жестокие условия Крайнего Севера едва ли способствуют развитию этой слабости. То, что ворон суёт нос во все места, объясняется гораздо проще. Не очень-то он ловкий и удачливый добытчик, вёрткости в нём маловато, когтям цепкости не хватает. А есть хочется. Вот и рыщет птица по урёмным местам в надежде подкормиться хоть дохлой мышкой-полёвкой, а наткнувшись в скитаниях на деревню, где всегда можно найти пищу, не покинет её до конца дней своих.

Ворон кружил над нашей кухонькой, вытянув книзу шею. Я взял затвердевший комочек сваренной с вечера гречневой каши и запустил в него. Птица клювом поймала пищу на излёте, судорожно проглотила. И опять закружила. Видно, была страшно голодна. Кто-то из геологов бросил сухарь. Он упал на кочку мари. Птица спикировала, села на кочку и начала долбить клювом сухарь. Тук-тук! Тук-тук!.. Но жёсток хлебушек, не поддаётся. Ворон постоял недолго в раздумье. Затем взял в клюв сухарь, отнёс к лужице. Опустил в воду, немного подождал, с опаской глядя на нас. И наконец извлёк размокший, размягчившийся сухарь и торопливо проглотил пищу. Умный он. Иначе ему, плохому добытчику, нельзя. Пропадёт в тайге. Северный житель не обижает эту птицу. Она вроде санитара в посёлках и деревнях. Падаль, объедки со слободки подберёт. Да и жаль вечно голодного пернатого.

Мы бросали пищу ворону, он неуклюже прыгал с кочки на кочку, подбирал клювом то хлеб, то кусочек мяса. И вдруг панически забил крыльями, взлетел на ближайшую лиственницу. В чём дело?.. Ах, вон оно что! Это Лорд прибежал из тайги. Пёс с ходу бросился на лиственницу, опершись передними лапами о ствол, зашёлся в азартном лае. И всё поглядывал на нас. «Почему не стреляете? Неужто не видите дичь?!» — как бы спрашивал его недоумённый взгляд.

— Лорд, нельзя! — сказал я.

Пёс перестал лаять и побрёл к палатке. «Я свои обязанности выполнил, а ты поступай как знаешь, хозяин», — сказали мне его глаза.

Я бросил на кочки затвердевший комок каши. Ворон запрыгал с ветки на ветку, постепенно снижаясь. Потом решился: спикировал на кочку, подхватил клювом пищу и тотчас взлетел, потому что на него с лаем бросился Лорд, возмущённый такой наглостью.

Маршрутные пары разошлись в разные стороны; за работой я забыл о вороне. Но вечером, подходя к стоянке, я заметил, как из незастёгнутого полога палатки вылетел наш знакомый и уселся на ветвь ближайшей лиственницы. Он недовольно каркал. Мы ему явно помешали.

Зашли в палатку. Вор успел поживиться основательно. В углу при входе, где хранились продукты, из разодранных пакетов на брезентовый пол высыпана крупа, сахарный песок, следы тяжёлого клюва были даже на банках со сгущённым молоком.

Преступление было совершено, и преступник сидел рядом. Роль следователя выполнял Лорд. Он обнюхал рассыпанную крупу, песок, «визитную карточку» грабителя, выскочил наружу и залаял, царапая когтями ствол лиственницы, на которой преспокойно сидел ворон. Теперь пёс играл роль прокурора и просил нас, судей, приговорить преступника к высшей мере наказания. Мы вышли из палатки.

— Да хватит вам, Лорд, успокойтесь, — сказал я. — Ему ведь тоже есть хочется. Не обедняем.

Пёс мотнул головою, словно не соглашаясь с моими аргументами, и вновь зашёлся в злобном лае.

И здесь произошло нечто неожиданное и уморительное.

Вместо естественной для птицы реакции страха при виде лающей собаки ворон — скок! скок! — спустился на самую нижнюю ветвь лиственницы, почти под нос псу, вытянул книзу шею и… загавкал: «Гав! Гав! Гав!»

Мы не поверили своим ушам. А наш Лорд даже оторопело замер.

Но вот всё повторилось сначала: Лорд залаял, и ворон незамедлительно затявкал по-собачьи. Похоже было, что птица дразнила своего грозного врага.

Лорд как-то неожиданно по-щенячьи взвизгнул, словно получил удар, отбежал ко мне и жалобно заскулил. Он и просил и требовал: «Убей, чего ждёшь, отомсти за издевательство! Меня ещё никто так не оскорблял!» И даже подскочил к моей «ижевке», лежавшей возле палатки, и рванул клыками за кожаный ремень, как бы подсказывая, что мне делать.

— Простите, Лорд, но я не могу выполнить вашу просьбу, — сказал я.

Пёс словно понял смысл фразы. Он посмотрел на меня, да так, что мне стало не по себе: «Ну ладно, любезный. И ты ведь меня попросишь о чём-нибудь». Вильнул хвостом, побежал в тайгу. До утра он не показывался. Обиделся.

На рассвете меня разбудил твёрдый звук, раздававшийся за палаткой. Я выбрался из спальника и осторожно приоткрыл полог.