Северный лес

До гор он добрался в начале ноября. Поля покрывала серая щетина, борозды влажно поблескивали после недавнего дождя. По краям пастбищ, на границе между фермами, виднелись рощицы, среди облетевших берез и кленов еще держались за листочки буки и дубы. Повсюду были овцы – щипали траву у подножия низких каменных стен, толпились у кормушек под ветхими навесами, перегораживали дороги.

Все восемь часов, что они ехали от Спрингфилда, Фален был втиснут между толстяком в сиреневых бархатных панталонах и молодоженами, которые кормили друг друга орехами из дребезжащей жестянки. В дилижансе было тесно – все четыре ряда были забиты до отказа, багаж скрипящей башней высился на крыше, туго натягивая веревки. Напротив Фалена сидел молодой врач, чей сосед, пожилой господин, узнав о его профессии, всю дорогу от Беттсбриджа перечислял многочисленные недуги, постигшие его с тех пор, как шесть лет назад он съел тухлого лосося.

Утро было холодным, и чем выше они поднимались в горы, тем холоднее становился воздух, но Фалена согревали (пожалуй, даже слишком) прижатые к нему тела. В начале путешествия толстяк повернулся к нему и попытался завести разговор – мол, откуда он и что привело его в эти края, но, не встретив поощрения, вступил в общую беседу о лососе и, когда пришел его черед, стянул туфлю и чулок, чтобы показать врачу болячку на ноге. Когда они достигли Корбери и пошли обедать в трактир, с врачом успели посоветоваться все пассажиры, кроме Фалена и молодоженов, которые были слишком юны, слишком здоровы, слишком заняты.

Оттого ли, что в Корбери у него были дела, или просто потому, что ему надоело безвозмездно раздавать советы, в дилижанс врач не вернулся. Но если остальные пассажиры и надеялись, что теперь в повозке будет свободнее, их ждало разочарование: в последнюю минуту к ним присоединился молодой разъездной священник и, скользнув на свободное место, безо всяких прелюдий пустился в проповедь. Два часа говорил он о порочности учителей танцев и вреде яблок, порождающих пьянство, – предметах, столь же интересных для Фалена, как обморожение и круп. Лишь когда речь зашла о вреде рабства, Фален начал слушать внимательно. Проповедник рассказывал о мальчике, который родился свободным, но был выдернут из жизни в Нью-Йорке работорговцами, и о смелых людях, которые его спасли. Разве не изрек однажды Иов: “Сокрушал я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное”? Долгое время голос проповедника разносился по дилижансу, но вот наконец вдалеке послышались звуки горна, и повозка задребезжала по мостовой, и за окном показался людный вечерний Оукфилд. Пассажиры принялись застегивать куртки, поправлять шляпы и шарфы, а Фален наклонился к священнику и поблагодарил его за прекрасную речь.

– Весьма признателен, – ответил тот. Приятно встретить добродетельного человека. Порой трудно угадать, на чьей стороне твои попутчики.

* * *

В том, что его добыча прячется в горах над Оукфилдом, Фален уверился через две недели после того, как приехал в Массачусетс якобы продавать страховку – занятие, о котором он знал ровно столько, чтобы утомлять любопытствующих, служившее, однако, хорошим поводом задавать вопросы о домах и их обитателях. Но и любопытствующие попадались редко – страховщиков, в отличие от врачей, не осаждают в дилижансах. Останавливаясь в гостиницах, он исправно заносил в книгу свое настоящее имя, и вскоре о нем уже никто не помнил. Лицо у него было худое и заурядное, волосы такие тусклые, что трудно было описать их цвет. Мускулистую фигуру он скрывал под мешковатой курткой, а светло-коричневую касторовую шляпу со светло-коричневой лентой надвигал на лоб.

Маскировка была неслучайной, за двадцать лет работы он довел ее до совершенства. И действительно, Фален выглядел так неприметно, что порой ему даже приходилось убеждать клиентов, что он готов применять силу. Сила, однако, требовалась редко, и он этим гордился. Превыше всего Фален ставил осторожность. Закон был на его стороне и запрещал любое вмешательство в поиски и возвращение чужой собственности. Но страну охватила такая лихорадка, что подчас страсти накалялись, усложняя работу и привлекая ненужное внимание к Фалену и его нанимателям. Да, некоторые его собратья и не пытались скрываться – безобразные неотесанные любители махать кулаками, точь-в-точь пираты, изображенные аболиционистской прессой. Но такие люди, по мнению Фалена, привлекали к себе слишком много внимания даже в местах с южными симпатиями, что уж говорить о лицемерах Севера. А в их ремесле – взять хотя бы нынешнее задание Фалена в сердце вражеской территории в горах Массачусетса, – в их ремесле без скрытности не преуспеть.