Сезонная любовь

– У меня в бараке заварка есть, – ответила Рая так же тихо. – Кипяток нужен.

– У соседей кипятильник имеется…

– Поздно уже, спят, наверное.

– Тогда перебьемся, – усмехнулся Пряхин.

Тимка внезапно бросил петь – звякнула и заныла тонко струна – и неожиданно предложил:

– А ну выйдем, щербатый!

– Ты чего? – опешил Пряхин.

– Поговорить надо! Выходи!

Идти Пряхин не хотел. Он чувствовал, как ослабли ноги, противный холодок тронул сердце. Пряхин знал, что с Тимкой ему не сладить, козырей нет; он вообще избегал потасовок, обходил стороной и, если пахло дракой, уступал.

– Выходи! – бешено повторил Тимка.

Пряхин не знал, что делать. Ему стало неуютно и зябко, он всегда робел и сникал перед таким напором, чувствовал себя раздетым на морозе.

– Тимофей! Миша! – закудахтали женщины, но Рая молчала, рта не раскрыла.

– Ты, щербатый, не возникай! А то я враз рога обломаю! – с яростью надвинулся Тимка. – Клинья подбиваешь?!

Пряхин растерянно молчал. Он знал, что она смотрит на него, но поделать с собой ничего не мог, страх был сильнее.

– Здесь я пахать буду, понял?! – напирал Тимка. – Понял, щербатый?

– Понял, – тихо ответил Пряхин.

Все решили, что на этом конец, но неожиданно вмешалась Рая.

– Пахарь, значит? – спросила она Тимку. – Пахарь, да? А ты меня спросил?! Мое согласие?!

– Ничего, разберемся, – ответил Тимка.

– Да хоть разбирайся, хоть нет – погань ты! Мразь! – она обратилась к Пряхину. – А ты что молчишь?! Мужик называется! Тошно мне на тебя глядеть. Хоть бы голос подал…

– Я ему подам, – пригрозил Тимка.

– Не бузи, – ответила она. – Стоящий мужик тебя по стене размажет, падаль! – Рая вышла из комнаты.

Все сидели в молчании. Стало так тихо, что слышно было, как за окном посвистывает ветер.

Это был сырой весенний ветер Японского моря, гнавший волну в бухте Находки; он насквозь продувал Внутреннюю Гавань и летел дальше, на север, в Сучанскую долину, за которой слабел, угасал и терялся в глухих распадках Сихотэ-Алиня.

Ветер нес влагу и запах моря и вызывал смятение, потому что внятно помнилось открытое неоглядное пространство – там, откуда он прилетел.

Пряхин поникше сидел за столом. В комнате происходило какое-то движение, разговоры, кто-то входил, выходил – Пряхин не замечал. Было тошно и муторно, едкая горечь скреблась и саднила в груди, на плечи давила каменная тяжесть – пальцем не шевельнуть, чернота в глазах. Но самое главное – никого не хотелось видеть, до одури, до рвоты, а тем более встречаться взглядом или говорить.

Гости ушли, но Толик вскоре вернулся, и они допили остатки; Пряхин пить не стал – такого с ним не бывало.

– Совсем мужик скис, – заметил Проша. – А бабенка ничего…

– Я б не прочь с ней сразиться, – вставил Толик.

– Кишка тонка, – засмеялся Проша.

Они посидели, вяло покидались словами, и Проша объявил:

– Мужики, пора ночевать… Надо сговориться, кто с кем.

– Я не в счет, к своей пойду, – отозвался Толик.

– Понятно… Хорошо устроился, – Проша глянул на остальных. – Как народ? Давайте заявки…

– Как это? – непонимающе поднял голову Пряхин.

– О, сразу очнулся, – показал на него Проша. – Не прикидывайся. Нас трое, их трое, надо решить.

– А они знают? – Пряхин пребывал в растерянности.

– Узнают, – развеселился Проша. – Телеграмму пошлем.

– Закройся, щербатый, – предложил Пряхину Тимка.

– А вы их спросили? – не унимался Пряхин.

– Спросим, спросим… – пообещал Проша. – Собрание устроим.

– Малохольный, – Толик показал на Пряхина и покрутил пальцем у виска.

– Ну ты, хмырь!.. – мрачно глянул на Пряхина Тимка. – Не хочешь, ходи голодный.

– Силком, что ли? – вертел на всех головой Пряхин.

– Зачем? – усмехнулся Проша. – Большинством голосов.

– Да он тронутый! – пятился на Михаила Толик.

– А ежели они против? – спросил Пряхин.

– Уговорим, – добродушно объяснил Проша. – Слушали-постановили…

Они стали переговариваться, Пряхин сидел неподвижно, погруженный в раздумья.

– Дерьмо, – неожиданно сказал он без адреса. Помолчал и скованно повторил:

– Дерьмо.

– Ты чего? – прищурился Проша. – Нехорошо, кореш…

– Дерьмо, – в лицо ему сказал Пряхин.

– Слушай, придурок… – начал было Толик, но Пряхин его перебил:

– Дерьмо.

– Ах, ты, падло! – взвился Тимка. – Да я тебе…

– Дерьмо, – повернулся к нему Пряхин.

Он знал, что ему несдобровать, хотя мог еще унести ноги, кинуться в дверь и сбежать, но рано или поздно нужно держать ответ: беги не беги, а платить придется. Он обернулся к лежащему на кровати физику-химику и сказал:

– И ты дерьмо.

Пряхин наперед знал, что пощады не будет, свое он получит, но не жалел ни о чем, лишь повторил снова:

– Все вы тут дерьмо.

Они избили его, Пряхин не сопротивлялся. Позже он с трудом поднялся с грязного, заплеванного пола и медленно побрел прочь.

На дворе темнота была не такой кромешной, какой казалась из комнаты, в селе тускло светились редкие огни.

Дул сырой ветер, погода была промозглая, но – странное дело! – в душу снизошел покой. Вот ведь как оказалось – места живого нет, лицо вспухло, а испытываешь облегчение, будто повезло.

Он чувствовал непонятную свободу, даром что еле двигался, но стало легко, словно отдал все долги и уладил дела: никому ничего не должен.