Шаги во тьме

Филиппов последний раз жадно затянулся, отбросил окурок, и они с помощником осторожно, боком, чтоб не соскользнуть в воду, начали спускаться к белеющему свертку. Кулек и правда напоминал укутанного в замызганные одеяла ребенка. Поддернув брюки – ботинки уже было не спасти, жидкая лиговская грязь облепила их до самых шнурков у обоих сыщиков, – они присели синхронно на корточки. При близком рассмотрении стало ясно, что никакие это не одеяла, а широкая женская юбка из простого ситца, сборчатая, с обтрепанным понизу дешевым бумажным кружевом. Развернув сверток, оба брезгливо поморщились.

– Похлеще, чем та утопленница с Калашниковой набережной[21], – пробормотал Маршал.

На серой ткани лежало обнаженное мужское тело. Хотя как тело – один торс: ни рук, ни ног, ни головы. Только бледный, даже синюшный обрубок с редкими рыжими волосами в районе груди и паха. Филиппов достал из кармана карандаш, потыкал в проступившие уже трупные пятна.

– Я, конечно, не доктор Кушнир, но этот господин явно плавает уже дольше суток. Хотя в такой воде он и неделю мог путешествовать. Грузим?

Маршал кивнул:

– Грузим. Как будем опознавать?

Филиппов поднялся, покрутил в руках карандаш, отбросил его в сторону.

– Сперва проверим списки пропавших. А само тело после Павла Евгеньевича выставим в Обуховской больнице для опознания, в прозекторской. Но без головы, голубчик, это, простите за каламбур, утопия.

Они постояли, наблюдая, как страшную находку снова заворачивают и грузят в коляску, после чего Филиппов жестом подозвал одного из участников этого процесса, тихо проинструктировал:

– Господин Кунцевич, проследите, чтоб юбка, в которой это плавало, не пропала. Улика. Лучше сразу, как доктору сдадите объект, ее изымите – и ко мне на стол. Хотя не надо на стол, голубчик. Оставьте на стуле для посетителей.

– Что, Константин Павлович, не пожалели, что вернулись в наш Вавилон? – повернулся Владимир Гаврилович уже к Маршалу.

Тот промолчал, разминая в руке папиросу.

Ротмистр Кунцевич по армейской привычке козырнул, вскарабкался по склону. Филиппов с Маршалом последовали его примеру. На мостовой, потопав ногами, кое-как очистили обувь и мимо собравшейся толпы проскользнули к стоящему чуть поодаль черному «Рено». Зеваки лениво переговаривались, буднично, будто из воды достали не куски некогда живого человека, а дохлую псину:

– Без головы мужик-то, Маланья сказывала.

– Должно, татаре. Не может хрестьянин такое сотворить.

– Знамо дело, татаре. Али жиды.

– И то.

От толпы отделился сутулый господин с серым, под стать пальто и шляпе, лицом, обрамленным кустистыми пшеничными бакенбардами, и очень длинным носом, семенящей рысцой кинулся к полицейским, на ходу выхватил из кармана блокнот и серебряный карандашик.

– Господа! Господа, пару слов для прессы! «Петербургский листок»! Версия с иноверцами является основной?

Филиппов раздраженно хмыкнул, резко остановился – так, что серый репортер чуть не налетел на сыщика. Владимир Гаврилович ухватил сутулого за пуговицу на пальто, притянул к себе и прошипел прямо в землистое лицо:

– Если завтра или в любой другой день эта галиматья про иноверцев окажется в вашей газетенке, я лично прослежу, чтобы вы тем же вечером оказались на улице с волчьим билетом.

– С каким волчьим билетом? – испуганно проблеял журналист.

– С тем, что я лично вам выпишу. С которым вас даже в «Брачную газету» не возьмут. Будете на жизнь составлением любовных писем зарабатывать. Так что вы это, – Филиппов вытянул из левой руки газетчика блокнот, сунул ему в карман пальто, – при мне даже не доставайте. Уяснили, голубчик?

Серый так рьяно несколько раз кивнул, что шляпа не удержалась и бухнулась прямо в лужу. Филиппов отпустил пуговицу, поднял головной убор, отряхнул, примерился было надеть на редкий зачес корреспондента, но передумал, сунул тому в руки. После чего уселся в автомобиль, Маршал плюхнулся на водительское кресло (Константин Павлович в последний год увлекся автоспортом, даже прикупил себе кожаное кепи, очки-консервы и перчатки с крагами), и «Рено», обдав журналиста душистым дымом, укатил по Можайской под аплодисменты потревоженных голубей.

* * *

Кивнуть, положим, было несложно. Как и испуг на челе изобразить – пускай себе господин Филиппов уверится, что напугал Юлия Осиповича Штайера. Серый господин – а именно он и был тем самым Штайером – выпрямился, расправил плечи, и оказалось, что совершенно он не сутул, даже напротив, абсолютно строен, будто под серым пальто имелся на нем армейский мундир. Он проводил взглядом черный автомобиль, снова извлек из кармана блокнот, послюнявил химический карандаш, немного подумал и вывел: «Чурбанчик из Обводного канала». Оценил написанное, закавычил слово «чурбанчик» и дальше застрочил, уже почти не останавливаясь.