Шалопаи

Ресторан был заполнен. Отдыхающие в вечерних туалетах танцевали под медленный блюз. Отовсюду звучала русская речь. Меж столиков порхали приветливые официанты. От двери за залом наблюдал строгий усатый метрдотель в смокинге. Кланяясь, встречал гостей, сопровождал к столикам. На глазах Клыша пара американцев подшафе в разорванных на коленях джинсиках попыталась протиснуться в зал. Он перегородил дорогу, показал на костюм. Американцы принялись бурно протестовать. Тогда метрдотель подозвал нескольких крепких официантов, и те – дотоле сама любезность – без препирательств похватали дебоширов и выставили их вон. Клыш впервые с момента приезда в Эстонию почувствовал гордость за то, что он русский. Похоже, гостиница «Вира» была территорией дружбы советских народов. Быть может, единственной в Таллине.

Правда, и сам Клыш был в джемпере. Но – зато в сопровождении начальника уголовного розыска Таллина. Которого здесь, конечно, знали. И хоть мест не было, по знаку метрдотеля, извлекли сервировочный столик и поставили в уголке. Данька вспомнил, как похожий колченогий столик втиснули им троим у окна в «Лазури», когда он вернулся после Афгана. Несколько лет. А будто в другой жизни было.

И будто из той же жизни узнал солиста оркестра – расставив ноги у микрофона, пел под гитару Вован Пуринашвили.

Столик быстро накрыли.

Мяги разлил спиртное по рюмочкам. – Ну что, за сотрудничество?

Акккуратно отпил глоточек.

– Надолго ли хватит сотрудничества? – уточнил Клыш, махнув свою рюмку. Рассказал о вчерашней прогулке по таллинским питейным заведениям.

Мяги сочувственно улыбнулся.

– Смешно бы было, – произнёс он. – Раскол – всюду раскол. У меня зам – Саша Можаев. Русский, выросший в Таллине. Мой друг. Раздумывает уезжать. В Эстонии русские и эстонцы не слиты. Две нации, два мира. Водораздел. Маленький народ – всегда большие националисты. У нас был президент – Константин Пятс, погибший в русском ГУЛАГе. Разыскали его тело. Перезахоронили. Надеялись, что станет символом объединения. Но ныне и он не в почёте. Потому что русский по матери и православный. Эстонцы помнят, как их гнали в ГУЛАГ, а на их место привозили русских. Пятьдесят лет прошло, три поколения, а для эстонцев они всё ещё оккупанты. Смешно.

Мяги тяжко усмехнулся.

– Все хороши, – констатировал он. – И Россия тоже. Нельзя требовать любви с ножом. Приставить к горлу и сказать: полюби меня. Изнасиловать можно, добиться любви нельзя. Ухаживать надо. Соблазнять. А иначе совсем смешно выходит.

Он улыбнулся своей задумчивой улыбкой.

Оркестр умолк. Танцующие потянулись на свои места. Данька заметил, что Пуринашвили, отложив гитару, идёт меж рядов к их столику.

Ещё на подходе едва заметно обозначил движение головой в сторону Клыша и принялся подобострастно кивать Мяги. Подойдя, наклонился. Припал к его уху, что-то забормотал. Тот брезгливо отстранился.

– Учту, – пообещал он сухо. Показал на него Клышу. – Пуринашвили. Гастролёр. Откуда-то из ваших краёв. Не знакомы, часом?

Пуринашвили преобразился, благостный.

– Как же, как же! – прохрипел он. – Похоже, идут дни милицейской смычки России с Эстонией! Вчера самого Меншутина довелось повстречать. Сегодня – вас. Не вместе, часом?

Клыш обтёр языком пересохшие губы. Пересёкся с заинтересованным взглядом Мяги.

– Где видел? – уточнил он деланно безразличным тоном.

– В Кяйлу. Я там в кабаке лабал. А они как раз в отдельном кабинете керосинили.

– С кем?! – невольно в один голос выговорили Клыш и Мяги.

Пуринашвили насторожился. Понял, что невольно сболтнул лишнее.

– Может, я и ошибся, – пошёл он на попятный.

– Гаварить! – жёстко потребовал Мяги. – Быстро гаварить! Или пожалеть!

От волнения он вдруг подзабыл русский язык.

– Так чего? – Пури растерялся. – Ну, с Лапой они керосинили. Тихушничали чего-то. Меня подозвали, стопарь налили. Я думал, вы по одному делу.

– И долго сидели? – вскользь поинтересовался Данька. Изо всех сил изображая равнодушие.

– Так особо не следил. Своих дел хватало. К концу вечера точно исчезли. А вот по одному или вместе, не сёк… Ну, мне на эстраду… Да сами спросите!

Пури поспешно отошёл. От входа к ним пробирался Меншутин.

– Уф-ф! – Боб плюхнулся на свободное место. Шаркнул взглядом.

– Начальник Таллинского угро Яанус Мяги, – наскоро представил Клыш. – Собирались уж тебя в розыск объявить. Так куда пропал?

– Куда-куда? – раздражённо ответил Меншутин. – Опять упустил! Ушёл, гадёныш, в последнюю минуту! Два дня псу под хвост. Похоже, кто-то стуканул.

– Вовсе не встретил? – опустив глаза в тарелку, спросил Данька.

– Встретил бы, не ушёл! – рубанул Боб. Покрутил рюмочку. – Вы чего из напёрстков пьёте? Пусть хоть посуду человеческую принесут. Надраться хочется.

Заиграл оркестр, зазвучал хрипатый голос Пуринашвили. Меншутин резко повернулся и – словно споткнулся о глубокий кивок Пури. Глянул исподтишка на прячущего взгляд Клыша, на озадаченную улыбочку Мяги. Побагровел. Голова сама собой ушла в плечи.

Мяги поднялся. Изобразил общий поклон.

– Ну, вы уж дальше сами… Смешнее некуда, – произнёс он вместо прощания.