Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

Японские бронемашины медленно ползут по улице Тяньцзинь Лу, а впереди них устало плетутся три семьи европейцев с чемоданами — дорогими кожаными и дешевыми картонными. Бока чемоданов вздулись, будто вещи, которыми они набиты, стремятся вырваться наружу и устлать собой всю улицу.

Несчастные европейцы словно в одночасье заблудились на своей новой иностранной родине.

Одна женщина спотыкается. Японский солдат кричит на нее. Высокий мужчина, вероятно ее муж, выходит вперед, но его штыками загоняют обратно в строй. Я смотрю на него, замечаю на его лице выражение стыда и шока и помещаю это ощущение в свою память — в ее тайный отсек, который, по-моему, уже переполнен, как жалкие чемоданы этих бедняг. Но я все же нахожу там место. Почетное место, ибо смирение этих европейцев так сильно напоминает сейчас традиционное терпение азиатов! В нем ощущается беспомощность перед лицом превосходящего противника — тема для еще одной оперы. Я стою в одиночестве, смотрю на это и вновь ощущаю, как приближается нечто холодное. Надеюсь, у меня достанет сил.

Сказитель закрыл свой маленький блокнот и сунул руку в карман. Там было пусто, и это встревожило его. В кармане явно чего-то не хватало.

* * *

Евреи подчинились приказу и перебрались на территорию гетто в Ханкоу, которое сразу же оказалось переполненным. Многие окончили жизнь в общественных приютах, называвшихся хеймес, куда их поселили сразу же по прибытии в Шанхай. Тогда многие распродали все свое имущество и работали от рассвета до заката, чтобы выбраться из этих ужасных трущоб, и вот теперь они вернулись туда, откуда начинали.

Вскоре началась нехватка пищи, между простыми евреями и ортодоксальными иудеями возникло ощутимое напряжение. Многие ортодоксы получали от состоятельных американских евреев ежемесячное пособие в размере тридцати долларов. Тридцати американских долларов было достаточно, чтобы покупать мясо, молоко, свежие овощи. Остальным же приходилось довольствоваться одной капустой, их косили дизентерия, тиф и другие инфекционные болезни, неизменные спутники перенаселенности и недоедания.

Ортодоксальных иудеев и членов их семей можно было безошибочно узнать по мягким, изнеженным рукам, румяным лицам и толстым задам.

Шанхай наводнили немцы. Один из них, офицер с рыбьим лицом, пришел к Сказителю и предложил ему поставить оперу, написанную каким-то человеком по имени Штраус. Сказитель слушал граммофонную пластинку, покуда у него не кончилось терпение.

— Отчего они так кричат? — спросил он. — Им что, очень больно?

Немец выругался, плюнул и пролаял на ломаном китайском:

— А мне говорили, что вы разбираетесь в опере!

Сказитель слегка поклонился своеобразному комплименту, но отказался знакомить шанхайскую публику с творчеством Штрауса. В ту же ночь неизвестные разбили все окна в его доме, а дверь главного входа заколотили досками.

«Не такая уж страшная кара за неподчинение в военное время», — думал он, стоя посередине улицы. Сказитель, однако, знал, что это — только начало, вступление к приближавшемуся холоду.

* * *

Маленький мальчик по имени Чжун Фон, которому еще не исполнилось и пяти лет, стал свидетелем налета на дом Сказителя, когда помогал двоюродным братьям собирать ночные «горшочки с медом». После происшедшего он увидел Сказителя, глядящего на выбитые окна своего дома.

Мальчику хотелось хоть чем-нибудь помочь взрослому дяде, но от волнения у него пересохло в горле. Накануне отец водил его в театр, чтобы показать, как этот человек, Сказитель, играет Принцессу Востока в пьесе «Путешествие на Запад». Ребенок был потрясен пением, танцами, красочностью — иными словами, тем чудом, которым является пекинская опера.

Мальчик шагнул по направлению к дому, но тут на его плечо легла сильная рука бабушки.

— Это что, твой дом? — пролаяла она ему в ухо.

— Нет, бабуля, это дом Сказителя.

— Тогда чего ты лезешь туда, куда тебя не просят? У тебя есть собственная семья, и ты должен помогать ей.

— Но…