Шанталь, или Корона против 2

Вчера, до того как мы с Леоном отправились в храм, я расспросила родственника о родителях. Увы, ничего обнадеживающего он сказать не мог. Только то, что попросил хорошего приятеля проверить родовое поместье и постараться незаметно передать весточку о моем возвращении на родину.

Мысль от родителей переключилась на подслушанный разговор. Я не была сильна в знании законов нашей империи, а закон о равной ответственности супругов был один из тех, которые давно пора отменить, да все руки не доходят, но романтическую историю его появления знала благодаря кузине.

Принял его, если мне не изменяла память, Люторик Солнценосный. Императора прозвали так за добрый нрав – в его правлении страна ни разу не воевала – и совершенно очаровательную улыбку, пачками укладывающую придворных дарьет к монаршим ногами. Правда, в народе поговаривали, что прозвище Солнценосный император получил за огненно-рыжие волосы и поговорку: «Мы с солнцем братья».

Закон о том, что супруг может разделить наказание с женой, тем самым его смягчив, император принял, дабы спасти любимую сестру. Действовал закон исключительно для благородных дарьет. Жена получить наказание вместо мужа не могла.

Я не помнила, как звали сестру императора. Помнила только, что принцессу поймали на попытке передачи государственных бумаг иностранному послу.

– Смотри, как везет некоторым, – говорила моя кузина, обсуждая историческую несправедливость, – у нее и муж – умница, государственный деятель, еще и любил, иначе не согласился бы взять вину на себя. Так ей этого мало, польстилась на красивую внешность посла, еще и бумаги ему потащила. Не дура ли?

– Дура, – соглашалась я, размышляя, что не каждому повезло родиться сестрой императора. И пусть перед законом все равны, но сестру от плахи братец спас. Придумал закон, а муж согласился разделить вину с женой. Может, и правда, слепо любил, а может, ему пообещал что-то венценосный правитель. Суд принял во внимание раскаяние супруги – дура, что с нее взять, – а также заслуги мужа перед страной. Казнь заменили ссылкой в дальнее имение, а лет через семь в стране случился дипломатический кризис и опальную чету срочно вернули обратно.

Кажется, с тех пор о данном законе никто и не вспоминал. И вот теперь Леон готовился вытащить его из бездны, дабы защитить меня.

И как мне теперь на это реагировать? Принять? Отвергнуть? Гордость требовала, чтобы Леон отступился. Помощь я приму, но видеть его рядом с собой на скамье подсудимых – увольте. Если дело дойдет до суда, я подпишу документы о разводе. Уверена, адвокат нашей семьи не откажет мне в этой просьбе. И если некоторые не считают нужным ставить меня в известность о своем самопожертвовании, то я не стану их извещать о своем решении.

Кстати, если брак не коснуммировать – какое ужасное слово – то и развод будет получить легче. Решение складывалось ужасно неприличное, но что не сделаешь ради любимого мужчины.

При мысли о грядущем позоре я окончательно проснулась. Повернулась на кровати и замерла, встретив внимательный взгляд темно-серых глаз. Во рту разом пересохло, сердце ухнуло куда-то вниз, а воздух потяжелел настолько, что отказывался проникать в легкие. На меня обрушилось осознание, что я лежу в постели с мужчиной, на мне нижняя сорочка, белье и ничего больше.

Я стремительно отодвинулась на край. Слишком резко, потому как, охнув, начала медленно падать, была поймана и прижата к обнаженной – бездна! – мужской груди.

– Тихо, маленькая.

От ласкового голоса, а еще от руки, которая погладила по стриженным волосам, глаза защипало. Я прикусила губу, удерживая слезы. ВанКовенберхи не плачут по пустякам, даже если очень хочется и ужасно себя жалко. А еще они не меняют принятых решений. Как всегда, мысль о предках помогла прийти в себя.

Я лежала на боку, уткнувшись носом в грудь Леона, вдыхала запах его тела и слышала, как сильно бьется его сердце. Ужасное сердцебиение, и это при том, что сам мужчина лежал неподвижно, едва ощутимо перебирая пальцами короткие пряди моих волос. Может, у него проблемы со здоровьем? Как бы деликатно намекнуть на желательное посещение целителя?

– И чего ты испугалась?

Всего сразу и ничего конкретного. Но я лучше умру, чем признаюсь, что мне жутко неловко. Что одно дело – целоваться и обниматься, и совсем другое – лежать вот так, почти обнаженными.

Внезапно, мой желудок решил, что неплохо бы его покормить, потому как вчерашний чай давно остался в памяти.

Бездна! Я стремительно покраснела, ощущая еще большую неловкость.

Сверху донеслось многозначительное хмыканье. Леон отстранился, подцепил мой подбородок и скомандовал:

– Так, дарьета ВанДаренберг, у вас пятнадцать минут на одевание. Платье хозяйки дома тебе должно подойти. Не опаздывай, нас ждет ужин.

Легкое, едва ощутимое касание губами моего лба обожгло, заставив нервно сглотнуть. О том, что нас ждет после ужина, предпочла не думать.