Щит и меч

- Читай, - приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков. Объяснил: - Это копия дела об убийстве Рудольфа Шварцкопфа. Здесь показания Папке. Ты помнишь Папке? Я устроил так, что этого подлеца перебросили через фронт на парашюте, и наши захватили его на месте приземления. Но для советских следственных органов он представлял интерес только как соучастник убийства советского гражданина - твоего отца.

- Мой отец не был советским гражданином!

- Здесь есть фотокопия письма твоего отца, в котором он сообщал правительству Латвии, что решил принять советское подданство. Читай, повторил Вайс и добавил сочувственно: - Я пока оставлю тебя одного, но буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.

Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к тонким листам бумаги, трепещущим на речном ветру.

Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим набережную. Ему было жаль Генриха, он понимал, как тяжело ему узнать об ужасных подробностях убийства отца, о которых столь обстоятельно сообщил следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и другое: теперь Генрих будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира, который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа - рукой братоубийцы.

Прошло достаточно времени для того, чтобы прочесть документы, а Генрих все не появлялся. Не дождавшись его, Вайс снова поднялся на обветшавшую палубу брандвахты.

Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его жестоко блеснули.

- Я убью его.

- Запрещаю. - Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет, и заранее обдумал ответ. Добавил нарочито официальным тоном: - Вилли Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на суде свои показания.

- Когда?

- Частично это зависит и от нас с тобой.

- Не понимаю, - возмутился Генрих, - почему ты до сих пор скрывал от меня все это?

И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.

- Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, - сказал Вайс. Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь, почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому, что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что, если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был? Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.

- А кем я должен быть?

- Человеком, который действует во имя блага своей родины, руководствуясь своими убеждениями.

- И для этого я должен помогать разгрому Германии!

- Освобождению немецкого народа, - поправил Вайс, - с нашей помощью.

- А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?

- Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство безоговорочно примет решение народной власти.

Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:

- Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты коммунист, да?

- Но я же русский, - просто сказал Вайс.

Генрих вскочил с кнехта:

- Это неправда!

Вайс растерялся:

- То есть как это неправда?

- Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем, но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне. Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.

- Ну, правильно.

- Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский коммунист - и вдруг...

- Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика - не уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме чекистов?

Генрих отрицательно покачал головой.

- На ней щит и меч, - сказал Вайс. - И наш долг, - где бы мы ни были, прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.

- Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный советский щит?

- Нет, - сказал Вайс. - Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.

- Хорошо, - согласился Генрих. И пожаловался: - Но все-таки мне почему-то трудно поверить, что ты русский.

- Ну, а если бы я был не русский, а немец-антифашист, коммунист, разве это повлияло бы на твое решение?

- Пожалуй, нет, - задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал: Но все-таки объясни, как мог ты так неуличимо притворяться? Это просто невероятно!

- Видишь ли, - сказал Вайс, - я еще со школьной скамьи был уверен, что первой после нас, первой европейской страной, где произойдет революция, будет Германия. Учил язык, много читал. Германия стала как бы моей любовью. А когда к власти пришли фашисты, я хотел бороться против них вместе с немецким народом. И мне нетрудно было чувствовать себя немцем. Но не просто немцем, а немцем из тех, кого я чтил как революционных борцов. Самым мучительным здесь было то, что такие долго не встречались мне. Но, ты сам понимаешь, абвер не то место, где их можно найти.

- Да, - вдруг серьезно сказал Генрих, - ты действительно русский.

- Почему ты только сейчас поверил в это?

- Ты извини меня, но так разговаривать могут только русские.

- Ты что, не согласен со мной? - тревожно спросил Вайс.