Шепот Черных песков

– Его зовут Дамкум, он в…

– Я здесь! – вдруг раздалось из-за забора, и голова Дамкума показалась над ним.

По знаку вождя незадачливого певца тут же привели.

– Почему ты прятался? – разглядывая толстячка, поинтересовался Ахум.

– Я не прятался! Я охранял своего друга! – с вызовом ответил Дамкум.

– Охранял? За забором? – Ахум откровенно рассмеялся. – Что ж, это будет вам уроком. Нельзя влезать в чужой дом даже за своими вещами! – И все же внешность Дамкума насторожила вождя. Все бродячие певцы, с которыми ему приходилось сталкиваться, были одеты совсем скромно, даже бедно, а у этого и обувь на ногах. Пусть не такая хорошая, как у ювелира, но есть, не босяк он. – А скажи, певец, откуда у тебя эти чарыки? – прямо спросил Ахум.

Дамкум проклял себя за то, что послушался друга в ту ночь, когда они убили кочевников, и он взял себе чарыки одного из них. Опустив глаза, он стушевался под пристальными взглядами вождя и начальника охраны.

– Повезло, вот и вырядился[64], – ответил сквозь зубы, осуждающе поглядывая на Кудима.

– Это мои, – быстро нашелся тот, – в дороге Дамкум повредил ногу колючкой, я одолжил ему запасную пару.

Ахум промолчал, поджав губы, отчего его борода поднялась торчком, а нос показался певцу орлиным клювом; того гляди ударит в глаз! Но Ахум сделал вид, что поверил.

– Отдайте ювелиру мешок! Верблюда твоего найдем завтра, а сегодня вы оба можете остаться на ночь в моем доме, – великодушно предложил он.

Кудим с Дамкумом переглянулись. Они оба с удовольствием сбежали бы отсюда, куда глаза глядят, но отказаться от гостеприимства вождя, да еще после такого счастливого освобождения, ни один, ни другой не решился. Дамкум лишь тихо спросил:

– А как же мой бубен?..

– Если до завтра не найдется, мы дадим тебе другой, – уходя, пообещал Ахум.

Глава 11. Прощение

Несмотря на то, что друзьям выделили комнату в одном из домов вождя, они решили ночевать во дворе. Ночь стояла душная. Стены домов и заборов закрывали проход ветру, да он и не сильно стремился в огороженные дворы, так, летал потихоньку на просторе, поигрывая сухими кустиками полыни. Устроившись бок о бок на душистой подстилке из сена, друзья разглядывали бархатное небо, усеянное сияющими звездами. Словно очарованный ими, Кудим быстро уснул, а Дамкум все смотрел и смотрел ввысь, размышляя о своей жизни, вспоминая все перипетии, в которых ему пришлось побывать за время странствий. И как ни тяжело было в отдельные мгновения, певец, только подумав о новой дороге, ощущал щекотание в ногах, всегда готовых нести своего хозяина, куда его позовет глас судьбы.

– Кудим, – позвал друга Дамкум, но в ответ услышал лишь его тихое посапывание, – спишь… еще бы! А мне не спится…

Дамкум сел, хотел натянуть чарыки, да только зло посмотрел на них и босыми ногами встал на прохладную глину, заглаженную до блеска десятками ног день ото дня ходивших здесь людей. «Куда лучше, чем в сыромятной коже!» – улыбнулся он про себя и, сцепив руки за спиной, медленно пошел на другой конец двора. Это был не хозяйственный двор, в котором они с Кудимом пережили суд вождя, унижение, страх и радость от того, что все благополучно разрешилось. В этот двор выходили двери всех домочадцев вождя, открытые в это время, но охраняемые стражами. Заметив гуляющего бродягу, они насторожились, крепче сжав рукояти кинжалов, и наблюдали за каждым его шагом. В светлом благостном настроении мутью расплылось раздражение.

– Никуда от вас не деться, нет воли человеку, зыркают, как собаки, – посетовал он и сел прямо посередине двора, – вот он я, на виду, смотрите! Незачем мне прятаться!

Дамкум задрал голову, демонстративно рассматривая небо. Далекое, безразличное, оно висело над одиноким человеком, вползая в его думы и волнуя непостижимостью. Что-то философское вспыхнуло в поэте, как звезда, что-то недосказанное выплыло из памяти на самую поверхность. Дамкум знал и любил это состояние. За ним в его голове появлялись слова, слова сплетались в песни, которые Дамкум хранил в памяти, как иной человек драгоценности, помня каждую на ощупь.

Певец запел. Сначала тихонько, пробуя слова на вкус, смакуя их, подбирая самые изысканные. Потом его голос приобрел уверенность, и песня полилась струей прохладной воды, журча и переговариваясь каплями или сплетаясь новыми струями в единый ритм.

О том, кто ребенком отвергнут был,Кто стоял на одной чаше весов, а верблюд на другой,Кто судьбу испытал, став рабом,

Кто нелегкую долю познал иЗаветы всех мастеров.Его спутником был орел молодой,Неизвестное знал он и к тайне вел.О стране на востоке принес он весть,И в дорогу позвал, помахав крылом.