Шестерка Атласа

Подумаешь, разок перенапряжется. Силу ему восстановить нетрудно. Ну, пострадает ночь или даже три, зато потом дискомфорт пройдет, и никто даже не узнает, какую ошибку он совершил. А если Либби и станет тыкать его носом, мол, он выглядит изможденней обычного, то и пусть. Все равно в плоскости времени пользы от него мало; всякие там источники и молодость ему побоку.

Вспомнив о собственной бесполезности и разозлившись, Нико еще больше утвердился в решении сделать все в одиночку. Тревоги в праздности он не любил, но в нем она жила постоянно, как жил в Либби потаенный страх. Но чего? Неудачи, наверное. Она была из тех перфекционистов, которые так отчаянно боятся оказаться хоть в малейшей степени неполноценными, что временами даже мысль об этом приводит их в ступор. Нико же не думал о неудаче – возможно, себе во вред, зато его ничто не сдерживало.

Если Либби ошибалась, представляя себя слишком маленькой, то Нико в пику ей считал себя слишком большим. Можно сказать, возможность превысить потолок собственных возможностей его распаляла. Почему бы не замахнуться на нечто большее, недоступное? Это очень даже неглупо, если он сможет помочь Гидеону. Пусть даже для этого придется лететь к солнцу или, объятым пламенем, рухнуть в море. Безопасность в этом случае была рудиментом, терпеть который Нико де Варона не собирался.

И вот он начал с самых пустяков: потянулся вслепую к распустившимся пучкам вокруг небольших отверстий в доме, размягчая их прямо в воздухе. В этих местах магия была тоньше, поэтому, ощутив небольшие точки проводниковой слабости, Нико усиливал их молекулярную структуру, запечатывал трещины, пока сила не восстанавливала плавный ток. Где-то Нико подтягивал, где-то пропихивал, направляя энтропию распада в упорядоченные русла. Сознание дома сопротивлялось его попыткам чинить систему, и по ложбинкам на его спине тонкими ручейками стекал пот. Застучало в узелке зажатых мышц в шее, на который он прежде почти не обращал внимания. Все оттого, запоздало понял Нико, что в последние недели, работая над пространством, он перенапрягался. Не первый раз ему укажут (возможно, с руганью) на необходимость растяжки.

Нико старался не обращать внимания на боль, которая иголочками колола нервы вдоль шеи, на отдающую в череп пульсацию в зажатых мускулах. Мигрень, зашибись. И обезвоживание до кучи. Но если Нико остановится, потом придется начинать все заново, а он ненавидел бросать дела незаконченными. Может, это и гиперфокус, но если уж он за что принимался, то всерьез.

Не найдя больше дыр и утечек, Нико занялся вопросом металлургии, стал убирать токсичные элементы, плоды эррозии. Что-то мельком проклюнулось в памяти; давняя, прослушанная вполуха лекция: «Магию не произвести из пустого места, и так же дела обстоят с энергией, разницы никакой, мистер Варона, не будете ли столь любезны обратить на нас внимание?»

А потом смех, когда Нико ответил что-то невпопад… Короче, ясно, эта тема из раздела о времени. Неприятно было сознавать: разум упрятал это, а в нужный момент и не вспомнил, потому как суть урока (о том, что Нико – всего лишь человек, который пытается запитать регенерацию материальной конструкции больше себя размером) едва ли помогала теперь, когда он взялся за дело. Пол, укрытый багряным эдвардианским ковром, вздыбился – план выходил из-под контроля. Видимо, Нико не рассчитал, с какой скоростью дом попытается иссушить его, жадно высасывая энергию, которую он намеревался выдавать постепенно. Нико слишком сильно порезался и истекал магией, не в силах умерить этот поток или прижечь рану.

Гм, что же делать? Ответ у Нико всегда был один: не тормозить. Признать провал, остановиться, прекратить действовать или существовать – такие варианты он даже не рассматривал. Он стиснул зубы, дрожа от холода или от рывка, с которым из него, подобно взрывному, болезненному чиху, вылетела сила. Ай, сука, будь здоров; так и перелом ребра или разрыв сосуда заработать недолго. Да-да, от чихания такое случается. Забавно, но быть человеком – значит быть таким вот нежным и хрупким. Есть много способов сломаться, и не все они героические и благородные.

Ладно, если его сожрет бесполезная салонная мебель, то хотя бы Либби использует его панегирик в качестве посмертной лекции: «Николас де Варона, – зачитает Либби, – болван, который не верил, что у него есть предел, как бы искренне я ему о том ни напоминала, и не знал, что можно умереть от перенапряжения. Нет, он знал, конечно же, ведь я столько раз ему об этом напоминала, но – внезапно! – он не слушал…»

– Варона, – донесся откуда-то из недр его нутра голос Либби, но выбивающие дробь зубы позволили только замычать в ответ. Главным сейчас было не утратить сосредоточенности, ну, и не загнуться, желательно. – Господи боже.