Шестерка Атласа

Каллум заставил ее сделать пируэт, прокрутив под своей рукой, и вспышкой красок разбавил тон стены. Он уже давно перестал следить, идут ли за ними остальные. Париса, надо отдать ей должное, сумела увлечь его.

– Это оно? – спросил Каллум, указывая на багрянец. – Не уверен, что верно подобрал оттенок.

– Для чего?

Он, впрочем, ощутил, как она напряглась в его объятиях.

– Твое подвенечное платье, – ответил Каллум с вежливой улыбкой, и Париса на миг замерла. – Как там, кстати, муженек? Жив, полагаю? Ты потому сменила имя, поступила в Парижский универ? Ты не производишь впечатления карьеристки, а значит, от чего-то бежала. Где лучше укрыться, как не в стенах магически защищенного университета?

Уловив ее глубинную злость, он ощутил сильное, острое блаженство.

– О, это еще не самое страшное, – сказал Каллум. – И до тебя уйма девочек бежала от супругов-тиранов. Твой братец не пытался помешать браку? Вряд ли, – вздохнул он тихонько. – Он так и не простил тебя за предательство, вот и решил наказать.

Париса ошеломленно попятилась, и Каллум протянул ей руку.

– Ты уже давно в бегах, – практически пропел он, убирая с ее щеки выбившуюся витую прядку. – Бедняжечка. – Он притянул ее к себе и обнял, чувствуя, как в груди у него вздымается небольшая волна ее отчаяния. – Ты спасаешься бегством с самого своего рождения.

Опустошенная, Париса упала ему на грудь, а он развернул ее и повел в сторону южного крыла дома.

– Заешь, ты не виновата, – сказал Каллум, кладя руку ей на талию и направляя по дополнительной лестнице, прочь от часовни (слишком претенциозной) – к террасе на верхнем этаже. Париса постепенно сдувалась, и чувства хлестали из нее, словно кровь из рассеченной вены. – Люди так высоко ценят красоту, но только не ты. И не свою. Твоя красота – проклятие.

– Каллум, – невнятно произнесла она. А он, улыбаясь уголком рта, провел пальцем по ее нижней губе.

– Ты ненавидишь их? – прошептал он, легко целуя ее в щеку. – Нет, вряд ли. Думаю, втайне считаешь, что заслужила это, правда? Ты сводишь людей с ума, ты видела, как они лишаются рассудка. Стоит им обратить на тебя взгляд, и ты сразу все понимаешь, да? Видишь и чувствуешь. И за это ты, возможно, считаешь себя чудовищем. Тогда твой страх передо мной понятен, – тихо произнес он, кладя ладони ей на щеки. – Втайне ты для себя плохая настолько, что мне и не снилось, ведь твой голод неутолим. Твои желания ненасытны. Ты не устаешь ставить людей на колени перед собой, да? Извращенность собственных желаний пугает тебя, но куда проще думать, будто я – еще хуже.

Каллум отворил стеклянные двери террасы. Париса чуть не поскользнулась, ступив на промокший под лондонским дождем мраморный пол. Струи воды хлестали по греко-римскому фарсу, который считался местным декором, стекая слезами из глаз мраморных купидонов и беленых нимф.

Каллум взял Парису под руку и повел вдоль края крыши, с которой открывался вид на сады, россыпь кизила и ряд веймутовых сосен.

– Порой ты наверняка думаешь, что проще было бы не существовать, – заметил Каллум.

Париса молча потупилась. Ее замшевые туфли, как всегда модные, пропали под дождем за считаные минуты. Волосы, потеряв объем, безвольно лежали на плечах, однако ее это нисколько не портило. Еще ни разу Каллум не видел, чтобы блеск в глазах женщины тускнел вот так, одновременно сохраняя яркость. Затравленный, он лишь подчеркивал ее красоту. Никогда Париса не выглядела столь милой и сломленной. С ней гроши казались богатством, горой самоцветов.

– Они причинили тебе боль? – спросил он.

Париса медленно подняла полный отвращения взгляд.

– Кто?

– Все.

Париса на миг прикрыла глаза и покачнулась, выдавив еле слышное:

– Да.

Каллум убрал капли воды с ее щек и с губ. Нежно и мило, в знак утешения поцеловал складку у нее между бровей.

– Больше они тебе ничего не сделают, – сказал он, отступая, оставив ее стоять одну у края крыши.

Ее пламя уже почти не горел о, трепеща крохотным огоньком и грозя вот-вот погаснуть. Какая странная штука – дождь, под ним все кажется таким унылым. У лондонского это получалось естественно, по-своему: серая хмарь навевала впечатляющее одиночество, которое сейчас окутало Парису. Пропитанная им, она оставалась последним источником света.

А ведь они могли подружиться, Каллум был бы не против. Но вместо этого сейчас смотрел, как Париса оборачивается в сторону садов и смотрит на окружающие дом земли. Не отрывая от них пристального, немигающего взгляда, дрожа на ветру, она взялась за ограждение. Она была опустошен а, и в ней вряд ли что-то вспыхнуло бы. Так, пшикнула бы напоследок искорка, и все.

Изоляция – оружие грозное, а уж вынужденная – тем паче.

Каллум хотя бы воздал Парисе должное, проводив взглядом, когда она перелез ала через перила. Она же, к своей чести, колебалась недолго, потому что была не из тех, кто отменяет решения. Каллум почти гордился Парисой и ободряюще смотрел в глаза, не отвращенный ее выбором.

Когда Париса упала, Либби ахнула.