Шестерка Атласа

Неудачница, подумал про себя Каллум. Он и забыл, что остальные тоже здесь, сосредоточенные на эмоциях Парисы, поглощенные ими, как волнами. Она была такой милой, а ее печаль – такой чистой. Ничего чудеснее ее боли Каллум не пробовал.

Он обернулся к остальным и при виде выражений на их лицах ощутил, как в груди распускается тревожное ощущение сумбурности.

– Нет! – истерично выпалила Либби. – Нет, нельзя же… что…

– Почему ты их не остановил? – Нико набросился на Далтона, который, остолбенев, мотал головой.

– Час еще не прошел, – ответил он, откровенно ошарашенный.

– Спятил? – бросил ему Тристан, явно не в силах подобрать слова. Он вытаращился сильнее всех, но какие из эмоций принадлежали ему, Каллум определить затруднялся. От Тристана исходило сразу несколько флюидов: грусть, недоумение и, наконец, недоверие.

«А-а», – кривясь, подумал Каллум и, подняв взгляд, заметил позади остальных улыбающуюся Парису.

– Время просыпаться, – сказала та и щелкнула пальцами.

Миг – и все вернулись в раскрашенную комнату. Совершенно сухие, они стояли неподвижно.

Как будто не сходили с места.

– Я же просил, без астрала, – раздраженно напомнил Каллум, но Парисе должное отдал. Он ничего не заподозрил: она не упустила ни одной детали дома, да и дождь стал милым штрихом.

– Значит, мне надо умереть? – хмыкнула Париса. – И, кстати, не выходили мы в астрал. Просто заглянули кое-кому в голову.

– Кому?

– Нико, – сказала Париса, и Нико испуганно моргнул. – Прости, – неискренне извинилась она.

Каллум запоздало сообразил, почему она начала их шахматную партию с такого простенького вопроса. Дело было не в ответе, она хотела отвлечь внимание. Каллум ожидал агрессивного выпада, и она использовала это как рычаг, немедленно сместив внимание группы в сторону Нико. Париса атаковала Каллума, позволив ему думать, будто преимущество за ним.

Вот умница, мрачно подумал Каллум.

– Ты легкая мишень, Варона. Наивный, – объяснила ему Париса. – Твои стены самые проницаемые.

– А, ну спасибо, – ответил Нико, хотя сам таращился на нее с недоверием, как на призрак.

– Час вышел, – объявил Далтон, глядя на наручные часы и облегченно выдыхая. – Хотя я не уверен, кого объявить победителем.

– Каллума, разумеется, – ответила Париса. – Он же колдовал больше. Я еле за ним успевала, – добавила она, оборачиваясь.

– Вот как? – спросил Каллум, и Париса дернула уголками губ.

– Точно. Я могла бы поместить тебя туда, где ты не можешь навредить мне, но ты все же победил. Сломал меня, не так ли? Значит, и выиграл.

От нее, однако, исходили флюиды триумфа: тошнотворные и зловонные, прогорклые и гнилостные. Победа перезрела в ней и уже бродила. Париса была как мертвенность, укоренившаяся на плодородной почве и возрождающаяся на широком поле его победы. Он действительно сломал ее и в этом не сомневался. Она правда погибла, пусть и не в телесной форме. И все же это она сама позволила Каллуму разбить себя, не сомневаясь, что он клюнет. Неудивительно, почему не отбивалась. Она показала чистую правду о себе, но дав Каллуму воспользоваться своей слабостью, заставила и его раскрыться слишком сильно. В конце концов, она в телепатию умела и особенно понимала: если что-то посеять в уме, этого уже не забыть.

Каллум осознал ошибку: он стремился доказать свою силу, но сила никому не была нужна. Только не такая. Сила – удел машин и чудовищ; прочие не полагаются на безупречность и совершенство. Людям хотелось человечности, а значит, он должен был проявить слабин у. Тристан отводил взгляд, и Каллум понял, что проиграл Парисе, но это был лишь первый раунд. В следующий раз он даст дымовой завесе того, кем он предстал сегодня, рассеяться.

– Каллум так Каллум, – произнес Далтон, оборачиваясь к остальным. – Никто не хочет пересмотреть увиденное?

– Нет, – равнодушно ответила Рэйна, в кои-то веки говоря за всех, и Каллум скривился, заметив нечто вроде сочувствия в ее взгляде, когда она посмотрела на Парису.

Придется ему убедить их, что и у него есть слабости. Может, в это и захочет поверить всего один человек из пяти, но Париса показала, что и этого достаточно.

Если один человек во что-то поверит, его уже не сдержать.

Тристан

Все началось с вопроса.

– Как думаешь, что нам делать? – спросил Тристан у Парисы, лежа на полу раскрашенной комнаты, пока к ним не присоединилась Либби. Париса заявилась к нему на квартиру в Лондоне и уболтала вернуться в особняк пораньше – якобы желая обсудить гостей из Форума и их предложения, хотя никакой беседы пока еще ни в каком виде не состоялось.

Дабы оттянуть неизбежный натиск моральных дилемм и навязчивых мыслей, Тристан нанес визит в винный погреб особняка, где разжился абсентом. Сейчас он поднес бутылку к губам, зная, что у Парисы найдется ответ. На любой вопрос и в особенности на этот. Она бы не пришла к нему с пустыми руками.

– Я говорю, – ответила Париса, изящно расстегивая пуговку у него на рубашке, – что нам надо установить собственные правила.