Шестикрылый серафим Врубеля

– Сегодня я выходная, и завтра я свободная. Так что везите меня, господин хороший, где там у вас кино снимают.

– Меня зовут Герман Леонидович фон Бекк. Сегодня, Прасковья Макаровна, уже поздно, а вот завтра за вами придет машина, и вас отвезут на кинофабрику.

– За мной? Машина? Ой, брешете!

Пропустив мимо ушей последнее замечание, Герман поднялся из-за рояля и направился к дверям, по дороге рассказывая:

– Вы, Прасковья Макаровна, должны сыграть так, чтобы у зрителя вырвался стон отчаяния из сострадания к вам…

– Да я! – заволновалась кухарка, теребя спускающийся с пышных плеч платок. – Уж будьте покойны! Сыграю так, что все слезами изойдут. Сыграю лучше всех, лишь бы на кухню не возвращаться. Вот как подумаю, что снова в этот смрад и чад идти, – ноги отнимаются.

Она постояла и нерешительно вымолвила:

– Так я пойду?

– Конечно же, идите, – воодушевился Чурилин. – Печенье на столе оставьте и идите. И не забудьте, завтра в семь утра.

Она уже почти ушла, но вдруг вернулась и проговорила:

– Василий Степанович, вы кушать-то в общую столовую приходите! Больше не стану вас смущать.

Когда за гостьей окончательно захлопнулась дверь, Чурилин бросился к консультанту и, схватив его за руку, начал трясти его кисть, приговаривая:

– Вот спасибо, дорогой мой! Прямо гора с плеч!

– Ну что ж, до завтра, Василий Степанович. Буду у вас к обеду – сами понимаете, с утра у меня съемки.

Вернувшись домой, фон Бекк еще половину ночи выслушивал от Доната Ветрова принцип действия его самоходной камеры, которую помощник ловко гонял по проложенным в съемочном павильоне рельсам. Добравшись до кровати, упал поверх покрывала и спал как убитый до самого утра.

Утром проснулся бодрый и полный сил, стараясь не вспоминать неприятный разговор с Эллой Ковалли. Где-то в глубине души Герман чувствовал гадкий осадок, но старался его не замечать. Жизнь есть жизнь, каждый может ошибиться. А фильм об Артеме Пузыреве он обязательно снимет. Какое имеет значение, правда будет показана на экране или ложь? Да и не ложь это вовсе, а художественный вымысел.

Рассматривая из окна спальни зеленый «Даймлер», из которого выбиралась поддерживаемая Донатом под локоток кухарка, Герман взялся за гантели. Выполнив зарядку, отправился в ванную. Принял душ, оделся и спустился в столовую. Экономка ждала его к завтраку, подгадывая момент, чтобы подавать на стол. Поедая яичницу с беконом, фон Бекк осведомился:

– Фаина Власовна, как дела у Доната?

– Репетирует с Прасковьей, – откликнулась суровая дама.