Шипы и розы

– Знаю и ничего не желаю о нём слышать.

– Он привёз вам саквояж?

Тим сглотнул.

– Да.

– В нём была моя подвязка.

– Я забыл вернуть её вам.

– В таком случае воспользуйтесь ей. Для чего-то же вы её у меня отняли.

– Это был глупый спор четырёх безмозглых болванов.

– И вы, я полагаю, выиграли.

– По-моему, из всех четверых я как раз проиграл. У Генри взаимная любовь с Кэтрин, у Джеффа – с арфисткой-итальянкой. У Фила просто чистая совесть и большие возможности впереди.

– А у вас?

– А у меня всё шиворот-навыворот, всё сломано и испорчено. Вы никогда не простите меня, я знаю, но, может, хотя бы попытаетесь взглянуть на меня с другой стороны?

– А есть ли она? Та другая сторона?

– Несомненно.

– Я её не видела.

– Что же вам мешает присмотреться? Дайте руку!

Но Малеста спрятала обе за спину.

– Нет. Я вас боюсь.

– А я хочу сбежать с вами отсюда и немедленно.

– Я – замужняя дама, Тимоти, а вы уже не первый раз пытаетесь играть с моей честью. Если в вас есть та самая другая сторона, остановитесь. Может, тогда вы ещё сможете подняться в моих глазах.

– Как вы не понимаете? Вы нужны мне!

– Я напомню вам ещё раз, что я замужем.

– Мне всё равно.

– За вашим отцом, если вы забыли.

– Вас с ним давно ничего не связывает. У вас двоих нет друг к другу никаких чувств, даже уважения.

– А между мной и вами этого уважения, конечно же, полно.

– Я поступал подло, я это знаю. Но за то, что я сделал, я готов сейчас рвать волосы у себя на голове.

– Это лишнее. Потом понадобится парик, а парики в наше время дорого стоят. Особенно качественные, ведь те, которые завозит в Девон мистер Хиггинс, вас точно не устроят.

– Малеста, – Тим стиснул зубы, – вы сущий дьявол. Истязаете меня и бьёте по щекам.

– Даже так? – усмехнулась мачеха. – Мне надо было надеть сегодня шляпку с маками. В ней вы меня называли ангелом.

– Вы играете со мной и скоро доведёте до сердечного приступа.

– Не беспокойтесь. В зале полно дам, и хотя бы у одной из них да найдётся нашатырь в сумочке. Вас быстро поставят на ноги. А теперь, если вы закончили, возвращайтесь обратно к друзьям. Я только что видела сэра ректора, поднимающегося по соседней лестнице. Начинается ужин.

– Без вас не уйду.

– Что ж, идёмте. Только следуйте на расстоянии пяти шагов. Не хочу плодить слухи.

– Вы красивы, и слухи вокруг вас будут всегда.

– Но их количество можно уменьшить, если вы перестанете путаться под ногами.

– Вы говорите так, потому что видите во мне ветреного мальчишку. Думаете, я – чёрствый сухарь и не способен на сильные чувства? Думаете, непостоянен и равнодушен до всего?

– Именно. Однажды вы изволили сказать, что вы – сын своего отца, а это значит, что любить вы никого никогда не будете, а будете только использовать в своих целях и до того момента, пока вам это выгодно. Зачем вам привязываться к кому-либо, когда вокруг такое разнообразие? Я всё верно повторила? Нигде не переврала?

Тим растерялся. Он помнил, что нечто подобное говорил, вот только... вот только что-то не билось. Неужели, он был настолько самоуверен, что мог ляпнуть весь этот бред мачехе? А ведь ляпал точно, но мачехе ли?

Память плохо поддавалась пыткам, а на лестнице показался распорядитель ужина и попросил опаздывающих гостей занять свои места. Ужин начинался, и сэр ректор уже собирался произнести приветственную речь.

Малеста шла быстро. Тим мог бы догнать, но не стал даже пытаться. В голове неугомонным волчком крутились её последние слова. Он точно говорил их? Да. Говорил. Но когда? И кому?

Джефф и Фил уже сидели за столом. Через толпу к ним продирался Генри. Обменявшись со всеми дружескими рукопожатиями, Сандерс плюхнулся на стул рядом с Тимом и задышал тому в ухо.

– Где ты шатался? В выходные я облазил весь Девон и его окрестности.

Тим вперился стеклянным взглядом в друга. Они с мачехой сговорились? Оба несут какую-то белиберду.

– Девон? Я уже неделю торчу в Лондоне. Никуда не выхожу из своей квартиры.

– Да? Хм. – Генри не выдержал и подцепил вилкой кусок ветчины с блюда. Его действие мгновенно получило бы сотню осуждений, сиди он за одним из центральных столов. Но сюда, на задворки, никто не смотрел, и Сандерс ловко пользовался положением. К тому же он был влюблён и невероятно голоден. – А твой отец сказал, ты развлекаешься в Девоне...

– Когда он успел навешать тебе лапшу на уши?

– В субботу. В пятницу днём он был у мистера Пикли. Затем уехал. В субботу вечером я приехал в Девонсайд, увиделся с ним и спросил о тебе. Он ответил, что у тебя прескверное настроение, что, возможно, ты уехал к аптекарю, а, возможно, просто решил проветрить мозги. Когда вернёшься – не известно, и вообще, шёл бы ты, Генри, своей дорогой и желательно подальше от нашего дома.

Тим напрягся.

– Так и сказал? Узнаю его стиль.

– Ну, не слово в слово, – ответил Сандерс, усиленно жуя, – но смысл я до тебя донёс.

– Он прекрасно знал, что я в Лондоне. Он же был у меня в пятницу.

– Хм, тогда я вообще ничего не понимаю.

– Говори тише. Ты здесь не один. Сэр ректор, между прочим, тоже говорит.

– Да ну его. Каждый год одно и то же. Ты лучше подвинься ко мне ближе, потому что сейчас узнаешь такое...