Широкий Дол

Теперь я отлично понимала то, что прежде скрывала от меня моя полудетская страсть к Гарри. Я полагала, что вступила с ним в любовную связь, будучи совершенно свободной в своих желаниях. Но оказалось, что на самом деле я была вынуждена сделать это, я и теперь, точно рабыня, была связана по рукам и ногам. Да это, по сути дела, никогда и не было моим свободным выбором. Я тогда так сильно хотела его, потому что он был сквайром, хозяином Широкого Дола. Сам по себе он, в общем-то, не был мне нужен. К тому же, Гарри уже начал постепенно утрачивать свою внешнюю привлекательность, свой чистый и ясный юношеский облик; он довольно быстро полнел, становился все более пухлым и громоздким. Теперь это был уже не мамин «золотой мальчик», а молодой сквайр, и связь с ним определенно не имела никакого отношения к свободному выбору: сказать ему «нет» я теперь уже никак не могла. Моя безопасность и возможность сохранить за собой надежное место в Широком Доле требовали, чтобы я во что бы то ни стало держала в руках хозяина этой земли. И я платила ему ренту столь же неукоснительно, как платят ее мне наши арендаторы своими медяками, увязанными в лоскут. Только я платила иначе. Лежа на спине под его тяжелой, навалившейся на меня тушей, или расхаживая по комнате и угрожая ему странными и страшными наказаниями, я выплачивала причитающееся. И понимание этого безумно меня раздражало.

Но если Гарри давно утратил свое волшебное очарование «бога урожая», то принадлежавшая ему земля не утратила ни капли своей магической притягательности. В ту осень Широкий Дол сверкал алыми красками, как лист рябины. Летняя жара уходить не спешила, и даже в октябре я ездила с Джоном кататься, всего лишь накинув на плечи шаль. Но когда в ноябре все же начались заморозки, я обрадовалась: затвердевшая земля лучше удерживала запахи, да и на инее, по утрам покрывавшем землю, было легче различить следы лисиц. Начинался охотничий сезон, и я впервые после двух лет траура вновь села в седло и с наслаждением смотрела, как наши гончие слушаются команд молодого сквайра – точно так же они когда-то слушались команд нашего отца. Каждый день мы с Гарри проверяли собак, и все наши разговоры сводились к гунтерам и охоте на лис. Для Гарри это был первый охотничий сезон, и он очень опасался его запороть. Но его любовь к разведению породистых животных принесла плоды, и теперь у нас были самые быстрые гончие в графстве, за которыми приходилось мчаться галопом, не разбирая дороги и перепрыгивая через любые препятствия. Свора была отличная – так что наверняка найдутся желающие выехать вместе с нами на охоту и помочь справиться с гончими. Наш егерь Шоу знал о лисицах все на свете, да и я всегда была с Гарри рядом.

Глава двенадцатая

И Гарри со всем справился вполне неплохо – с помощью егеря Шоу и меня, разумеется. Наш первый выезд на охоту в октябре был поистине великолепен; он начался на общинных землях и там же закончился, завершив широкий круг по полям; добычу мы подстрелили на границе нашего парка, где лес сменяется зарослями вереска и папоротника. Это был старый лис, на которого, клянусь, мы с отцом уже когда-то охотились, но тогда ему удалось уйти от нашей медлительной и старомодной своры. Теперь лис стал на три года старше, и, хотя папы на свете больше не было, даже неумелому Гарри, у которого напрочь отсутствовало охотничье чутье, было ясно, что хитрая тварь стремится к ручью, чтобы сбить со следа собак.

– Посылай их туда, Гарри! – завопила я, перекрывая отчаянный лай собак и грохот копыт; ветер, ударив мне в лицо, уносил в сторону звук моего голоса.

Взревел охотничий рог, и лошади рванулись вперед; гончие, бешено лая, распластались над землей в последнем убийственном рывке, но старый лис, выбиваясь из сил, все еще стремился уйти, и это ему почти удалось, но на берегу ручья собаки все же его настигли. Гарри ринулся прямо в гущу скулящих голодных псов, отрезал лисий хвост и подал его мне. Я кивнула в знак благодарности и приняла окровавленный приз, не снимая перчатки. Я всегда получала первую добычу сезона с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать и папа вымазал мне лицо отвратительной, вонючей, липкой кровью.

Мама, помнится, в ужасе охнула, увидев меня, всю перепачканную кровью после этой дикарской процедуры, и уже была готова открыто выразить свой протест, но отец строго заявил, что мыть меня ни в коем случае нельзя.

– Но от ребенка пахнет лисицей! – возмутилась мама. И голос ее, дрожащий от гнева, сорвался.

– Такова традиция, – твердо заявил отец. Традиция! Этого было вполне достаточно и для него, и для меня. Господь свидетель, я никогда не была писклявой избалованной девчонкой, но когда отец стал основанием окровавленного лисьего хвоста размазывать мне кровь по лицу, меня затошнило, и я даже слегка покачнулась в седле. Но в обморок не упала. И мыться не стала.