Широты тягот

— Папа, на этот раз тебе и твоим деревьям меня не убедить.

Но цветам удается то, что не под силу деревьям. Деви сдается, побежденная ароматом магнолии — той, что Вишну сорвал у себя в саду и сохранил как саженец. Он хочет, чтобы она вдыхала запах живого растения. Хочет, чтобы их любовь росла.

После окончания колледжа Деви с Вишну приезжают на острова, чтобы зарегистрировать свой брак — с Гириджей Прасадом в роли свидетеля. Теперь он должен нарисовать последний портрет — это будет его свадебным подарком. Все сходится, как когда-то, десятилетия назад, точно сошлись в его сне кусочки Пангеи.

Под кистью Гириджи Прасада возраст Чанды Деви изменился. Будь она жива, так она выглядела бы в день свадьбы дочери. Художник дал себе волю, одев жену в ее свадебное сари. Бумага специально изготовлена ради такого случая. Она из древесины андаманского птерокарпуса с добавкой розовых лепестков и шафрана. Чанда Деви любила говорить с растениями. Он надеется, что они нашепчут ей свои мысли.

Жизнь и смерть — континуум. Никто не изучил этого глубже, чем он. “Все мы обречены на двойное бремя — на то, чтобы прощаться с нашими любимыми и самим уходить от наших любимых, — написал он в письме, приложенном к подарку. — Но это не должно затмевать более важного в нашей судьбе — тех мимолетных мгновений, которые мы переживаем вместе”.

Это один из тех редких моментов в жизни Деви, когда Тиста, их четырехмесячная дочь, названная в честь реки в Сиккиме, не хочет ни есть, ни писать, ни плакать. Деви с облегчением засыпает. Во сне она видит пожилого нагого человека на поверхности океана. Она узнает эту синеву немедленно. Так выглядят воды неподалеку от горы Гарриет, где островной шельф обрывается вглубь.

Он лежит на спине, раскинув в стороны руки и ноги. Его лицо спокойно, на нем слабая улыбка. Она знает этого человека. Он не раз снился ей во время долгих путешествий туда и обратно в пору учебы. Где же он был все эти годы? — удивляется она. Почему покинул ее, когда она выросла? Его появление, даже во сне, никогда не нарушало ее спокойствия, но теперь она кричит, не просыпаясь: “Папа! Папа!”

Тиста заходится плачем. Вишну утешает обеих, жену и дочь. “Это всего лишь сон, — говорит он. — Просто позвони ему”.

— Детка, я ведь улыбался в твоем сне, — говорит ей Гириджа Прасад по телефону. — С чего ты разволновалась?

Деви встревожена. Она хочет навестить его, но ей нужно дождаться, пока Тисте исполнится полгода.

— Папочка, — говорит она, — доброе утро. — Эти слова всегда были для него утренней опорой, неизменно вытягивали его из бездны снов, воспоминаний и отчаяния.

— Но сейчас три пополуночи, — отвечает он. — Скорее уж, доброй ночи.

— Ты больше не ляжешь, я знаю. Заваришь себе чаю и будешь до рассвета сидеть над книгами.

— Я слышу, как плачет моя внучка. Не хочет ли она составить мне компанию в ночных штудиях?

Деви улыбается.

— Из нее выйдет упрямая ассистентка. Она слишком непослушна. Я люблю тебя, — добавляет она в тишину.

— Я тоже тебя люблю, мой ангел, — откликается отец.

Эти слова Гириджа Прасад произносит впервые. Они кажутся ему современной краткой формулировкой того чувства, которое пожилые люди вроде него всю свою долгую жизнь старались выразить молчанием.

Через час или меньше тьма начнет рассеиваться. Вороны и другие птицы разбудят мертвых, и прилив сменится отливом.

Гириджа Прасад выходит, чтобы нарвать свежей мяты для чая. Когда он сидит на веранде, температура вдруг резко падает, а небо мутнеет. Это предвещает приход нежданного гостя. В ожидании Гириджа наливает себе чаю. Но, не успев коснуться губами края чашки, замечает плавающую в ней пчелу. Она на последней стадии борьбы: крылышки еще трепещут, но тельце уже перестало двигаться. Гириджа вылавливает ее ложкой и опускает на растение в горшке поблизости.

Чай он больше пить не может. Хотя ему не жалко делить напиток с насекомыми, его чашка осквернена тщетной борьбой. Он встает, чтобы заварить его заново — теперь с имбирем и лимонным сорго. Такая едкость хорошо подойдет к тому, что должно случиться.

Когда он возвращается на веранду, гость уже прибыл. Накрапывает дождь, но необычный — он совсем не напоминает привычную тропическую мелодраму. Нет ни ветра, ни облаков. “Горный дождь!” — восклицает Гириджа. На больших высотах дождем выпадают туманы.

Он стоит в разлившейся по саду мгле. Прямые, как бамбук, струйки соединяют небо с землей, а он вкраплен посередине. Они падают в абсолютной тишине — такой, что он слышит собственное дыхание. С самого своего рождения они питали гималайские реки, а теперь его очередь. Вода ласково смачивает его лоб, губы, плечи.

В один присест горный дождь смывает всю паутину, которой он себя оплел, наполняя его томительным желанием навестить богов всех гор — Гималаи. Ибо он Гириджа, дитя гор.

* * *