Через секунду я уже спала. Сон накрыл меня с головой, убрал мои волосы за уши, поцеловал в лоб, прилег рядом; приобнял, напевая песенку о солнышке. Его теплые пальцы отбивали ритм на моем плече. Тук. Тук. Тук.
Тук. Тук. Тук.
Откуда-то сверху на мое лицо посыпалась труха, и я подняла руку, чтобы защитить глаза, но ударилась локтем о боковую стенку гроба. Опять проклятая деревянная коробка.
– Ты здесь? – прошептала я, стараясь не двигаться, чтобы земля не стала сыпаться вновь.
– Да. – Сквозь щель я увидела внимательный голубой глаз и светлые волосы. Губы Ноя растянулись в веселой улыбке.
– Что тогда случилось? В той клетке? Я умерла? – Я завалила Ноя вопросами, цепким взглядом следя за его реакцией. Он посмотрел в сторону, чтобы оттянуть время для ответа. Но потом все же нехотя произнес:
– Да, той ночью ты погибла. Впервые.
– Почему? – задала я новый вопрос, прислушиваясь к себе изнутри. Что именно я чувствую по этому поводу? Нет, узнав, что я была мертва еще четыре года назад, что моя жизнь оборвалась не в сентябре, а в декабре две тысячи двенадцатого, на самом деле я ничего не почувствовала.
– Тебя убил Стивен Роджерс, – из-за досок произнес Ной. Он открыл рот, собираясь продолжить, но я вдруг перебила его резким тоном:
– Почему ты прячешься?! Словно последний трус прячешься за досками, позволяешь мне вдыхать землю, разговариваешь со мной из-за преграды? Почему боишься взглянуть мне в лицо?
Ной удивился. На мгновение его глаз стал большим, а затем вернулся к нормальному размеру, и губы вдруг растянулись в снисходительной улыбке. Но ответил он не сразу. Сначала легкомысленно осмотрел пространство и только потом мягким, успокаивающим тоном заметил:
– Это не мой гроб, Кая. Этот гроб ты сама сколотила. Рваные края. Грубые доски. Сделала его наспех и спряталась в нем от меня, потому что это
– Замолчи.
Ной вздохнул, но тут же слабо улыбнулся.
– Хорошо, солнышко. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил. Просто спи, Кая. Без сновидений.
Я снова проснулась и почувствовала себя еще хуже, чем раньше. Голова казалась большой и горячей, в горле встал комок. Вытерев глаза ладонями, я дернула молнию на кофте и выбралась из рукавов, но от жара не избавилась.
С трудом дотянувшись до бутылки с водой, стоящей на узком подоконнике, я приподнялась и сделала пару глотков. Вода потекла по подбородку и за пазуху, и я тут же отдернула футболку от груди, затем приняла вертикальное положение и взяла последние страницы отчета.
Все то же самое.
Будто не обо мне. Будто это кто-то другой тогда вскинул голову вверх и увидел его ноги и вздувшееся тело. Это был тот мальчик, который писался в постель. Еще один ребенок, которого сломала военная школа.
Читала отстраненно, будто это не я, истекая потом и напрягая мышцы ног и пресса, поднималась вверх в гору, держа на плечах тяжелый рюкзак. Шаги были тяжелыми, ботинки сорока человек поднимали вверх пыль. Где-то там, высоко в горах, был снег, а здесь температура достигла тридцати девяти градусов. В ботинках мерзко хлюпало, но все привыкли. Инструкторы подгоняли курсантов, а курсанты измывались друг над другом.
– Тащишься как девчонка.
– Заткнись лучше. Топай вперед молча.
– Да, не трать силы.
И мы шли. И чем выше мы поднимались, тем сложнее было дышать. Тогда это казалось проблемой. А потом проблемой стал лес, окруживший нас плотной стеной, и снег, пришедший на смену жаре, отсутствие воды и еды. И мертвый ребенок. Как он туда попал? Никто так и не понял. А я и не пыталась понимать.