Шкаф с ночными кошмарами

Утро было пасмурным и сырым. Эттон-Крик не сопротивлялся ноябрю; он позволил убаюкать себя шепотом ветров, бережно накрыть тонким снежным одеялом из колючих снежинок. Если так можно сказать о городе, он казался одиноким. Как человек без семьи и друзей, который поднялся в горы и решил жить в побитой ветрами хижине, каждое утро наблюдая за тем, как встает солнце, а по вечерам любуясь кроваво-красным закатом.

Эттон-Крик молчаливо смотрел на скалистые горы, на изумрудные, пышные леса, хранившие свои секреты, впитывал в себя запах дождей, дышал холодными ветрами и кашлял выхлопами автомобилей; всматривался в окна своих жителей и запоминал их лица – вдруг он больше не увидит их на дорогах, не услышит их разговоры? Он вслушивался в их секреты, чтобы навсегда сохранить их.

Он поднимал тяжелые веки облаков и смаргивал холодные слезы дождей, роняя их на вспухшую от горечи землю; всхлипывал вспененной волнами рекой, с воплем ударялся о берега, кричал, что с него достаточно секретов. Но люди, поднимающие скупые взгляды к его небу, продолжали думать. Продолжали лгать. Продолжали изворачиваться. И продолжат еще не раз.

На рассвете, когда многоэтажные дома терялись в сумерках, детектив Эндрю Дин нехотя вышел из своей машины, припаркованной на стоянке перед домом. Ощущая, как между брючинами и кожей забрался холодок и уютно устроился вдоль тела, Дин поежился и побежал к подъезду. Классная кожаная куртка совсем не спасала от мороза, поэтому пока Дин добрался до своей квартиры и тихо, чтобы не разбудить Леду, отпер дверь, его колени подрагивали, будто он перебрал со спиртным, а пальцы одеревенели и не слушались.

Наконец он попал внутрь и вдохнул теплый воздух, пахнущий кофе и яичницей с беконом. Расправив затекшие плечи и заперев дверь на все замки, он стянул ботинки и тихо подошел к ширме. Леда Стивенсон спала, занимая на кровати удивительно мало места.

Вернувшись на кухню, Дин заглянул в сковороду и обнаружил тушеную рыбу. За те несколько дней, что Леда у него жила, Дин выяснил, что она очень любит рыбу. Дин и сам был не прочь попробовать домашней еды, вот только ему кусок в горло не лез. Не потому, что было слишком рано и его тянуло в сон, а пристроиться можно было только перед письменным столом в спальном мешке. Нет, дело в том, что он только вернулся из участка, где сперва уговорами, а затем шантажом вынудил свою коллегу Аманду Крестовски позволить ему подслушать, как ведется допрос Лауры Дюваль.

– Я думала, ты работаешь в стрип-клубе, – сказала Крестовски, недовольно поджав губы, когда Дин положил ей руки на плечи и помассировал их, проникновенно глядя в глаза. Она была старше Дина на четыре года, но выглядела бодро и свежо, будто работала не в полиции, а в цветочном магазине. А у Дина уже круги под глазами и вялая кожа.

– Какой из меня стриптизер? – скептически спросил он, но тут же, увидев, как Крестовски нахмурилась, поправился: – Если позволишь глянуть на допрос, для тебя и стриптиз станцую!

– Ты умеешь быть настойчивым. – Крестовски рассмеялась. А Дин думал, она уже никогда не забудет того дня в участке, когда он в пылу ярости сбросил с ее стола любимый цветок и растоптал корень, разбросав черепки от горшка по всему офису.

– Так что, станцевать его сейчас? – Дин отстранился и рывком вытащил рубашку из джинсов.

– Прекрати уже, а? – Крестовски пихнула его в грудь. – Ну ты и козел, Дин. Ты же знаешь, тебе нельзя здесь находиться, а все равно приходишь и действуешь мне на нервы своим нытьем!

– Так тебя заводят мальчики, которые плачут? Я могу проронить слезу, только скажи, с какой скоростью плакать, и я…

– Заткнись! – оборвала она, и Дин повиновался. – Ладно! Ты проныра, Дин. Идем, все равно наш инквизитор знал, что ты придешь.

– Правда?

– Ага, – они двинулись по коридору, – шеф так и сказал: «Когда придет Дин, не позволяй ему подобраться и к моему столу, или я ему сам мозги вышибу!»

– Ну… похоже на него. – Вообще-то Дину было все равно, ведь он решил, что как только отыщет Криттонского Потрошителя и Неизвестного, то сам уедет из этого проклятого города, на котором, кажется, висит злой рок, чтоб его.

Встав за стеклом допросной комнаты, Дин и Аманда Крестовски замолчали. Через минуту к ним присоединился детектив из убойного отдела Кристмас, и они все уставились сквозь стекло на Лауру Дюваль. На ее лице отпечатались горе и усталость: в морщинах на лбу и возле рта, в мешках под глазами, в сцепленных в замок пальцах, лежащих на столе. Казалось, если она увеличит давление на кости, они просто сломаются.

Напротив нее сидел детектив Нильссон – напарник Кристмаса.

– Я, правда, не понимаю, – твердым голосом, в котором сквозило раздражение, произнес он. Дин даже вздрогнул оттого, что голос Нильссона напомнил ему на мгновение голос детектива Гаррисона. – Вы вернулись в Эттон-Крик десятого сентября, чтобы похоронить мужа сестры, верно? Объясните мне еще раз, для чего вам пришлось убивать этих людей. – Он сдержанно постучал ручкой по фотографиям, лежащим на столе. Дин предположил, что на них изображены жертвы Неизвестного.