Шкловцы

— Так рано? — удивилась голова. — Зельдин учитель придет только к часу!

Что Файвке было на это ответить? Он промолчал.

За занавеской еще некоторое время шушукались. Потом из-за нее вышел, пересчитывая в ладони несколько пятиалтынных, высокий мужик в ватной поддевке с овчинной шапкой под мышкой, а за ним — Лейба-горбун в своей вечной бурой капоте из чертовой кожи. Капота была сейчас свободно расстегнута на манер домашнего халата. Из-под нее торчали черные лоснящиеся брюки, сшитые тоже из какой-то такой ткани, которой нет сносу… Необрезанный поклонился в пояс и ушел.

Лейба-горбун, держа в руке огромный зубчатый ключ, оглядывал своего маленького гостя злыми черными глазами.

— А, так это ты! — процедил он, даже не улыбнувшись.

Файвка молчал.

— Урин сынок, стало быть, да?

Файвка продолжал страдать молча. Ничего не поделаешь. Должно же это когда-нибудь кончиться… Но Лейба-горбун не унимался:

— Это ты мне предлагал арбоканфес в обмен на картуз?

Он бы еще долго тянул из Файвки жилы, если бы не прислуга. Ее растрепанная голова высунулась из темной кухни у входа в дом:

— Хозяин, на стол подавать?

— Подавай, подавай! — ответил со вздохом Лейба-горбун.

Этот вздох, должно быть, означал: «Обед стоит мне моих кровных денег, но есть-то все-таки надо!» Он на время забыл о Файвкином арбоканфесе и ушел готовиться к трапезе — мыть руки [141].

У Файвки как камень с души свалился. Слава богу! Пронесло, отмучался. Из-за отодвинутой занавески виднелся теперь громоздкий сундук с лязгающим замком. Он стоял на массивных деревянных колесиках, такой же засаленный и горбатый, как и его хозяин. Сундук был со всех сторон обит полосовым железом. И Файвка подумал, что когда Лейбу-горбуна душили на горбатом сундуке, то горбу, должно быть, было очень больно, даже больнее, чем шее… И показалось Файвке, что этот сундук с мужицкими залогами еще аукнется Лейбе-горбуну. Рано или поздно с процентщиком случится несчастье, и причиной несчастья будет мрачный сундук.

В каменном доме стало веселее, когда пришли немного смущенная Зельдочка с книжкой под мышкой и ее брат, розовощекий, похожий на маму, Хаимка. Прислуга накрыла угол недружелюбного коричневого стола: расстелила полотенце, поставила солонку, положила хлеб, и стол тоже как будто повеселел.

3

В час дня пришел учитель Гершка-умник и сразу принялся делать вид, что он плохо говорит на идише:

— Ну, здравствете! Так-с.

Ты, Зелда, возьми книга… То есть книжку.А ты, как тебе звать? Не понимаешь? Файвеле? Хорошо.Возьми бумагу, то есть тетрадь.

Для урока

они пересели поближе к окну за маленький столик. Гершка-умник открыл Файвкину тетрадь в косую линейку и с очень гордым видом написал первую строчку.

И кажется, написал-то учитель Гершка всего одно слово. Всего лишь Е-ка-те-ри-но-славъ. А если я скажу, что он при этом посапывал своим носом-картошкой? А если я скажу, что он при этом пощипывал свои маленькие усики, словно они у него были огромные, как у жандарма?.. Но к чему все эти шуточки, если написал он все-таки очень искусно: четырнадцать русских букв слова Екатеринославъзаняли целиком всю первую строчку Файвкиной тетради, не больше, но и не меньше. Ни одной лишней палочки не торчало. Каждая буква сидела в своей косой клеточке между линеечек, как горошина в стручке. А большая русская « Е»! Она стояла в начале строчки, возвышаясь на два этажа, как распрямившаяся пружина. За такую букву «Е»не стыдно перед Богом и людьми.

Гершка написал и с кривой улыбочкой пододвинул тетрадь Файвке, словно говоря: «Интересно, найдется на этом свете хоть одна живая душа, способная это повторить?»

Со всем возможным рвением принялся Файвка копировать учительскую строчку. Но только он начал усердно выводить большую букву «Е»,как сразу попался в ловушку. У него вместо буквы получился какой-то недоношенный уродец с раздувшейся от водянки головой и вспученным животом. Тогда в качестве магического средства Файвка попробовал посопеть, как учитель, носом. Он уперся кончиком языка в левую щеку и стал выписывать им кренделя в форме русских букв. Прежде чем приступить к очередной букве, Файвка семнадцать раз макал перо в чернила, как солидный писарь. Но это мало помогало. Семи рук и семи языков было бы недостаточно, чтобы написать Екатеринославътак, как это слово вывел Гершка-учитель!