Шмуц

– Я готовилась к экзамену, – говорит она сестре и спрашивает, какой сегодня день.

Гитти закатывает глаза.

– Откуда ты знаешь, что у тебя экзамен, если не знаешь, что сегодня за день?

– У меня все время экзамены. Не строй из себя ребецин.

* * *

Рейзл решает, что знает, какой сегодня за день. Это тот самый день. С утрамбованными в сумку джинсами и компьютером она едет в метро, чувствуя жар от обоих предметов – сумка запрещенки!

В пекарне Au Bon Pain рядом с кампусом весьма

bon туалет. Она может зайти туда бат Исраэль, дочерью Израиля, – я за водой, только за водой, – и выйти кем-то другим.

Она будто одевается на поле боя. Для нее надеть штаны – все равно что облачиться в боевое снаряжение, надеть камуфляж, который поможет ей раствориться на фоне других манхэттенских женщин, носящих джинсы. Даже не видя себя в зеркале, она чувствует, как выделяется ее тухас. Как беременный живот. Нечто скрытое внезапно открывается всем. Джинсы как вторая кожа поверх ее собственной, ткань плотно облегает ее тухас и то, что между бедрами. Все девушки в джинсах так себя чувствуют? Они не ведут себя как в порно, будто их тухас постоянно подпрыгивают в воздухе. Может, со временем это сексуальное ощущение пропадет. Так странно, как вещь, делающая ее незаметной, похожей на всех остальных, простой, кажется ей такой необычной.

И ей это нравится. Сегодня от штанов ей не становится плохо, наоборот, она чувствует себя сильной и трайф. Она чувствует превосходство над тати – ха! – но тут же представляет, как расстроится мами, если увидит ее. Рейзл прогоняет эти мысли. Она покусывает губы, чтобы они выглядели ярче и пухлее, как будто она только что целовалась, как будто она собирается целоваться прямо сейчас. Сегодня будет день для жизни; день, когда у нее будет две ноги и будут ощущения между ними. Сегодня будет день чизбургера с беконом и картошки фри.

Она репетирует заказ перед зеркалом.

– Чизбургер-р-р с беконом, – говорит она. – Картошка фр-р-ри. – Она старается говорить быстро, избавиться от любого намека на идишский акцент.

У нее с собой гель. Она смазывает волосы. Превращает пух в кудри. Надевает большие солнцезащитные очки. На дворе апрель, тепло, 26 градусов. Если закатать рукава, ее рук коснется солнце!

Штаны – бегед иш, мужская одежда, поэтому женщинам нельзя их носить. Но, надев штаны, Рейзл не чувствует себя мужчиной. Она лишь еще сильнее чувствует себя женщиной: ноги, бедра, шов, проходящий через тухас прямо в ойсе-мукем. И вообще, мужчины, которых она знает, не носят джинсы. Может, если бы она надела черный рекель, длинное пальто ниже голеней и черные штаны, тогда она почувствовала бы себя как мужчина.

Она выводит новые ноги в новой коже на прогулку. Это потрясающее, пьянящее чувство: смесь усталости после бессонной ночи, страха и восторга от ношения джинсов. Она не может идти в колледж. В этой одежде она чувствует себя другим человеком, ей нельзя быть там, где ее знают. Она идет быстро, стараясь не смотреть никому в глаза. В Мидтауне всегда полно людей из Бруклина – они ездят по делам или за покупками. Но Рейзл отгоняет эту мысль прочь. Если ни на кого не смотреть, никто ее не увидит.

Хотя – ну и что, если увидят? Пусть увидят! Пусть выгонят ее! Когда ее выгонят, она уйдет.

Первая двойка

Получив проверенную работу по английскому, Рейзл пробегает ногтем, потом подушечкой пальца по бумаге. Двойка совершенно гладкая. Иногда профессор, который просит все распечатывать, ставит оценки шариковой ручкой, которая оставляет ощутимый след. Но на этот раз он использовал очень тонкую ручку, и двойка впечатана в бумагу, будто кровь, – без вмятины, но с несмываемым следом.

Первая двойка. У нее никогда не было двоек, ни в начальной школе, ни в старшей. Ни на секулярных уроках, ни на лимидей кодеш.

Если ее средний балл упадет ниже трех с половиной, ее исключат из программы, по которой она поступила.

– Не знаю, что с вами случилось, мисс… – О’Донован пробегает глазами по старомодному журналу с оценками.

– Рейзл, – напоминает она.

– Мисс Рейзл, – говорит он, будто это ее фамилия.

– Со мной ничего не случилось.

– Я в этом сомневаюсь. Не бывает, что у студента резко падают оценки посреди семестра просто так, без всяких причин. Стимул и реакция.

Не только английскому учит, еще и науке.

– Пожалуйста, можно исправить эту работу? – умоляет она. – Можно ее переписать?

Он хмурится.

– Переписывать уже поздно. Если вы хотите успешно пройти этот курс…

– Еще как! – восклицает Рейзл и краснеет, потому что звучит прямо как мами, полная решимости. – Конечно, хочу.

– Не переживайте, до конца семестра я дам еще одно задание. Не волнуйтесь. – Он захлопывает журнал. – Главное – напишите хорошую последнюю работу.

– Но эта? Можно ее переписать?

О’Донован нехотя открывает журнал.