Шмуц

Моментально, не успев почувствовать соломенно-солоноватый вкус волос на языке, Рейзл замечает мысль, мелькнувшую на лице Подгорец: новая привычка, когда она появилась, что это значит?

Это так изнурительно – быть объектом изучения. Рейзл хочется сказать, что это ничего не значит, что она уже это делала, только теперь это заметила и Подгорец.

– Нравятся? Нет, – говорит она. – Но с ними мне не скучно. Их можно спросить о чем угодно. У Сэм двадцать девять пирсингов. Ну, это она мне сказала, их все снаружи не видно.

Рейзл заливается румянцем, а затем и вовсе вспыхивает, – от злости, что смутилась перед доктором П, которая сделает из этого свои выводы: «В смысле снаружи? А ты хочешь оказаться внутри? Ты для этого сюда ходишь, Рейзл, чтобы найти путь внутрь?»

Но доктор Под ничего такого не говорит.

– Двадцать девять? Это много. Разве это не больно? – спрашивает практичная доктор Под.

– Вот именно! – говорит Рейзл. – Я тоже об этом подумала. Я спросила ее, не больно ли это.

– И что Сэм сказала?

Рейзл показалось или доктор Подгорец наклонилась чуть вперед?

– Она сказала, что не больно, и предложила сделать прокол и мне.

Но это неправда. Сэм не ответила ей напрямую. Даже если для Сэм это было не хуже щипка, для Рейзл это может оказаться дикой болью. Единственное из сказанного Сэм, что точно истинно для Рейзл, – жить больно.

Готам известна некая правда, и они не убегают от нее. Они не прячут свои чувства под длинными рукавами. Рейзл тоже так хочет. Она хочет правду на поверхности, как у них. Но делает ли это ее готом? В конце концов, готы не ее народ, как, например, отличники-азиаты не были ее народом, когда она получала одни пятерки. Фанаты аниме? Привычка смотреть порно не делает ее одной из них. Какие бы оценки она ни получала, с кем бы ни общалась, она все равно остается Рейзл из Бруклина. Она все равно работает, чтобы братья могли весь день изучать Тору, а она – всю ночь изучать порно. Все равно работает, чтобы оплатить свадьбу, которой у нее, возможно, и не будет.

– Я получила двойку по английскому, – говорит Рейзл. – Я пыталась содрать ее с бумаги, сцарапать ногтем.

– Ты правда пыталась ее содрать? – спрашивает доктор, Рейзл знает, что Подгорец ей не верит. Она знает, они обе знают: Рейзл прекрасно понимала, что получит двойку еще до того, как профессор ее поставил. Но даже если знаешь о чем-то заранее, это еще не значит, что тебя это не удивит.

– Представляю, как это было неприятно. Ты ведь всю жизнь получала одни пятерки, так? – говорит Подгорец.

Рейзл пожимает плечами.

– Это не важно, – говорит она. – Это не главный предмет. Кого волнует «Король Лир»? – Вдруг она заливается смехом, не только для вида, а с настоящей легкостью. В ее библиотечном экземпляре пьесы, маленькой книжке в мягком переплете, явно бывшей в употреблении, кто-то аккуратно добавил несколько завитков, превратив буквы «л» и «и» в «д» и «ы». Порноверсия классики, полубезумный старый король должен отодрать дочек, прежде чем его прикончат.

– Над чем ты смеешься? – спрашивает доктор Под.

– «Король дыр», – говорит Рейзл, так заливаясь смехом, что у нее начинается икота.

Серьезная Под выжидает, пока Рейзл насмеется.

– Тебя больше не волнуют твои оценки?

– Волнуют, – говорит Рейзл. – Все будет хорошо, – она икает. – По важным предметам. Бухгалтерия. Математика. Экономика.

– Хорошо, – говорит Под успокаивающим тоном. – Я не сомневаюсь, что, если ты решишь получать хорошие оценки, ты их получишь. Но что с тем эссе? Ты сама решила получить двойку?

Рейзл икает так громко, что в кабинете раздается эхо.

– Как это так? Как можно решить получить двойку?

– Если ты получаешь пятерки, когда хочешь, почему бы не попробовать получить пятерку по английскому?

Рейзл помнит, как писала то эссе. Как слова плавали вместе, близко, но не в гармонии в ее уставшем мозгу. Она пыталась. Но она так устала.

Кровать зейде

Рейзл втихаря уходит от гостей и относит складной стул, которых на шиве[65] много, в комнату зейде. В квартире собирается столько людей, что они забивают собой память о нем, а Рейзл просто хочется побыть с ним наедине.

Но им надо вытеснить скорбь толпой, и Рейзл порадовалась, что к ним приехало столько кузенов, что мима Фрейди сидела на шиве рядом с мами.

– Что это ты тут? – удивляется Мойше, обнаружив Рейзл.

– А что такого?

Мойше откидывает подол длинного пальто назад и садится на кровать зейде. Рейзл это не нравится. Мойше должен проявить уважение. Зейде, считай, еще лежит в этой кровати.

– В чем дело, Рейзи? Что случилось?

Как вообще можно сейчас такое спрашивать?

– Я сейчас не про зейде, благословенна его память. С тобой было что-то не так и до этого.

– Все нормально, – говорит Рейзл. – Мне просто грустно.

* * *

Ночью после окончания шивы Рейзл юркает в кровать зейде и накрывается одеялом с головой, чтобы вдохнуть запах зейде: старый табак, сливовица, пиш.

– Зейде, – шепчет она. – Расскажи, что мне сейчас снится.

Она крепко зажмуривается и представляет зейде на оранжевом фоне век.