Шпион в Юрском периоде

А теперь я ему не нужен. Он меня нейтрализовал. Он сделал все, что следовало сделать. Моя деятельность перестала укладываться в рамки, определенные неизвестными мне людьми. То, что я заглянул в роман Беллингера, их насторожило, то, что я угнал машину Парка, заставило действовать. Наверное, под этот пресс попал и доктор Хэссоп. А потом договорился и сдал меня, может, за обещание встречи с одним из посвященных. Ведь Юлай так и сказал: не ищи святых в своем семействе. Встреча с посвященными, наверное, не разочарует доктора Хэссопа, а вот я влип. Если бы, скажем, я заглянул в местечко, которое Юлай называл бункером связи, может, я бы понял, почему мне позволили жить в комнатенке с аппаратурой. Да именно потому и позволили, что комнатенка была набита нужной аппаратурой. Те лампочки, что так красиво подмигивали ночью на стеллажах, были лампочками контроля. И я не просто кричал в своих смутных снах, это Юлай насильно вколачивал в мое подсознание слова–ключи, слова–детонаторы. “Ты представить себе не можешь, какое это интересное место — бункер связи. — Я отчетливо представил ухмылку Юлая. — Оттуда я могу держать прямую связь с любой человеческой душой, если, конечно, — ухмыльнулся он, — она подключена к аппаратуре. То, что ты, Эл, выбрал комнату с аппаратурой, психологически легко объяснимо: человек в подобных условиях всегда выбирает уединение. А я тебе предложил отдельную комнату. С тобой было интересно. Это большое искусство — так подобрать слова–ключи, чтобы в нужный момент они сработали сразу, как настоящие детонаторы. Запомни, Эл, если ты впредь выйдешь за обозначенные тебе границы, я имею в виду возвращение к твоему поганому ремеслу, я позвоню… Понимаешь?..”

Я понимал.

Я уже слышал о таком.

Некая программа вводится в подсознание человека, и, будь ты хоть семи пядей во лбу, твоя жизнь с этой минуты зависит от вложенной в тебя программы. Слова–ключи можно услышать по телефону, их может произнести диктор с экрана, они могут случайно донестись до тебя в кафе или на автобусной остановке, ты можешь, наконец, увидеть их на обрывке газеты.

И если такое происходит, ты забываешь обо всем.

И если такое происходит, ты откладываешь недописанное письмо, прерываешь деловой разговор, отворачиваешься от плачущего ребенка и берешь в руку пистолет, а может, на полном ходу выводишь свой автомобиль на полосу встречного движения.

3

“Господи, Господи! Господи! Господи!”

4

— Ты ведь знаешь мой голос, Эл? Ты ведь всегда отличишь его от других голосов?

— Наверное.

— Ну так вот, Эл. Забудь о своем ремесле. А я обещаю, что забуду о тебе. — И хохотнул, как эхо грома. — Где лодка?

— На морской свалке. — Не было смысла скрывать это. — Метрах в трехстах к северу от берега. Легко найти, если знать. Там торчит ржавый танкер, его борт виден издалека. Лодка под ним.

— Сверток на месте?

— Разумеется.

Глава десятая

1

Нелегко думать о смерти, когда она загнана в тебя против воли.

В общем‑то смерть входит, поселяется в нас уже в минуты зачатия. Но это — от неба, от судьбы. Я не хотел, чтобы моя смерть, а соответственно, жизнь, зависела от какого‑то циклопа.

Ночь тянулась медленно.

Шум наката, доносившийся с океана, лишь подчеркивал ее странную неторопливость. “Все, чем занят сегодня мир, это — шизофрения, коллективная шизофрения”. Я не хуже Юлая знал: шизофрения, она из тех болезней, которые не лечатся временем. Смерть может ожидать тебя за углом. Но где бы она нас ни настигла, в этом всегда есть элемент некоей неопределенности. А где неопределенность, там и надежда. А моя смерть теперь определялась только Юлаем. Я проморгал главное. Те красивые цветные лампочки помаргивали не зря. Стоило мне уснуть, стоило смежить веки, успокоить дыхание, как автоматически включалась вся система внедрения — от бункера связи до моей комнатушки; сонный, я активно впитывал яд, сочиненный циклопом. Он сдирал с меня волевую защиту, проникал в самые дальние уголки подсознания.

Я вдруг вспомнил недочитанный роман Беллингера. Он, несомненно, коснулся чего‑то важного. Старик явно наткнулся на что‑то такое, что заставило героев резко пересмотреть свои взгляды. Он вычитал в белесом полярном небе что‑то такое, что повлияло на его собственную душу. Правда, мне не повезло, я не дочитал рукопись.

Не могу сказать, что ночь оказалась слишком уж мучительной.

Тем не менее утром я уже торчал за стойкой какого‑то весьма затрапезного бара. Дым клубами, в углу орал пьяный матрос, возомнивший себя морским чудищем, — никто ни на что не обращал внимания. В заношенной куртке Л. У. Смита я выглядел здесь своим. По крайней мере, заглянув мне в глаза, бармен хмыкнул и, не спрашивая, налил полстакана какой‑то гадости.

Я хлебнул, но самую малость.

Бармен недоброжелательно изучал меня.