Силуэты пушкинской эпохи

Питомец Шляхетского Кадетского корпуса поры графа Ангальта, он был предан театральным и литературным интересам и сам впоследствии много писал, хотя ничего не печатал. Отдав дань военной службе, он в 1794 году был уже полковником С.-Петербургского драгунского полка и состоял при президенте Военной коллегии, своем родиче графе Салтыкове. Судьба ему улыбнулась, в это время он «попал в случай» у Екатерины и был даже помещен во дворце в комнатах фаворита Платона Зубова. Фавор его длился недолго, после смерти Екатерины Павел I уволил его со службы, и лишь при Александре звезда Салтыкова вновь засияла. Его сделали камергером, зачислили в службу, и он вошел в интимный круг друзей молодого государя, с которым был близок еще в годы павловского царствования.

Его карьера могла бы успешно развиваться и дальше, Александр, по словам Греча, предлагал ему какое-то место, но Салтыков отказался, объявив, что намерен жениться и жить в уединении. «Жажда власти, отличий и почестей, — писал Михаил Александрович Салтыков в одном из писем, — является в большинстве случаев у людей неутолимою, и они нередко упиваются ими до водянки. Я рано познал скользкость этого пути и тщательно избегал его: яд честолюбия никогда не отравлял моего сердца… Я счел бы себя счастливым даже в бедной хижине, если бы она в состоянии была обеспечить мне покойное состояние духа, мир и тишину».

Он женился на Елизавете Францевне Ришар, одной из дочерей швейцарской француженки, содержавшей известный тогда в Петербурге пансион для девиц, жил, правда, не в хижине, а в Казани, в Москве, затем переехал для воспитания дочери в Петербург, где находился не у дел и посвящал свой досуг литературе и театру. «Замечательный умом и основательным образованием, — писал о Салтыкове Свирбеев, — не бывав никогда за границей, он превосходно владел французским языком, усвоил себе всех французских классиков, публицистов и философов, сам разделял мнения энциклопедистов и, приехав в первый раз в Париж, по книгам и по планам так уже знал подробности этого города, что изумлял этим французов. Салтыков, одним словом, был типом знатного и просвещенного русского, образовавшегося на французской литературе, с тем только отличием, что он превосходно знал и русский язык».

Барон Вигель в своих воспоминаниях называет Салтыкова «человеком чрезвычайно умным, исполненным многих сведений, красивым и даже миловидным и тона самого приятного». «Он, — продолжает Вигель, — всегда имел вид спокойный, говорил тихо, умно, красиво… С величайшим хладнокровием хвалил он и порицал, разгорался же только — нежностью, когда называл Руссо, или гневом при имени Бонапарта». Впрочем, легким характером Михаил Александрович не отличался. В семейном общежитии очевидными становились совершенно иные его качества. Меланхолик, брюзга, мнительный, раздражительный, с большой дозою эгоизма и деспотизма, он приходил в дурное настроение от всякого пустяка, вымещая досаду на своих домашних. Так что тяготясь жизнью общественной, он вряд ли был счастлив и в уединении, впрочем, вряд ли были счастливы и члены его семьи.

В конце 20-х годов Салтыков переехал в Москву, жил одиноко, проводил время в Английском клубе, посещал вечера у А. П. Елагиной, Чаадаева. Он, по сути дела, доживал свой век, все вздыхая, как говорил о нем Дмитриев, «об изменении французского языка».

И. С. Сальников (умер ок. 1830)

Вовсе не обязательно быть умным, чтобы остаться в истории, иногда достаточно быть и дураком. Впрочем, дурак дураку — рознь. В Москве первой трети XIX века пользовался широкою популярностью дурак, то есть шут, Иван Савельевич Сальников, крепостной князя Хованского. Водевилист Кони даже сочинил водевиль-шутку о нем.

«Иван Савельевич Сальников, — пишет в своих „Записках“ Илья Васильевич Селиванов, — был последним могиканом или представителем того поколения шутов, которые составляли почти необходимую принадлежность всякого богатого барского дома или даже дворца в старину». «Папа был очень весел, — писал А. Я. Булгаков — знаменитый московский сплетник и впоследствии почтдиректор Москвы — своему брату К. Я. Булгакову — Петербургскому почтдиректору и не меньшему сплетнику, нежели он сам. — Был тут Иванушка, дурачок Хованских. Папа заставил его плясать и бросил под ноги хлопушки. Он прошелся по ним и, как только раздался выстрел, дурак бросился наземь, начал делать крестные знамения и кричать, как будто ему перерезали горло».

Этот непритязательный юмор весьма забавлял московских бар и вельмож. В летнее время Иван Савельевич отправлялся на гулянье под Новинским в особой одноколке, специально сделанной для него, — лошадь вся в бантах, в шорах, с перьями, а сам Савельич во французском кафтане, в чулках и башмаках, напудренный, с пучком и кошельком, в розовом венке, сидит в своем экипаже, разъезжает между рядами карет и во все горло поет: «Выйду ль я на реченьку» или «По улице мостовой шла девица за водой».