Синдикат

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Представляете, Дина, — сказала Женя расстроенно. — Во дворе убрали песочницу. Такая жалость! Я брала в ней камушки для аквариума… Теперь все кончено. И самокат Шая запретил заводить во двор. Говорит, это опасно: к нему можно прицепить взрывное устройство…

Хотелось погладить ее по голове, утешить… На самом деле в трех наших комнатушках Женя развернула настоящий рыбий террор: меченосцы и гупии плодятся с таким остервенением, что вот уже месяца три как Женя выклянчила у меня разрешение поставить на мой стол «ма-а-ленький аквариум литров на сорок», для мальков, чтобы тех не сожрали родители.

Я согласилась, — а что делать? Мальков тоже жалко. К тому же в отдельных случаях, в беседах с некоторыми гостями, я могу скрывать за аквариумом невольное выражение лица…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По тому, с какими вытаращенными глазами прибежала Рутка с сообщением об очередной перекличке, я поняла, что грядет бо-ольшое начальство, что придется опять отрабатывать номер: «а без меня тут ничего бы не стояло». И что вновь нам придется слушать «Песнь ГОЭЛРО».

Так и есть: когда все мы привычно сгрудились за круглым столом, Клава достал фонарик-крошку и сказал:

— Дина, отодвинься от карты, несмотря на то, что ты сильно похудела в последнее время…

И повел зачин…

Это были трое из Объединенного Совета Покровителей Синдиката.

Глава Опекунской Комиссии, Джошуа Бекон, с мордой ротвейлера, его секретарь Луизиана Гопп, старуха, с лицом одновременно изумленным и сонным, то есть оторопелым, и хлыщеватый молодой человек с ярко-зеленым галстуком в лазоревую крапку, которым он занимался без устали и, похоже, бессознательно, — как двухлетний малыш теребит и тянет свое крошечное оружие мужественности.

Клава, как обычно, тянул эпохальную «Песнь ГОЭЛРО», разгуливая лазерным фонариком по просторам бывшего СССР, торжественно сообщая цифры, факты, сражая гостей расстояниями. Он вонзил красный огонек в Японию и начал торжественно-хозяйским тоном:

— Тут Япония.

Совершил рукой круговое движение в сторону Калининграда и провозгласил:

— А тут Калининград. Лету одиннадцать часов…

Яша рядом со мною закатил глаза и прошептал трагическим голосом:

— Я больше не могу это слышать. У меня будет мозговой спазм.

Джошуа Бекон угрюмо следил подозрительным взглядом за полетом красной точки, словно хотел поймать Клаву в жульничестве на километрах или человекоголовах. Молодой ферт поигрывал языком галстука, то обмахивая им лицо, то щекоча им свои нос и подбородок.

Бабка после каждой цифры восклицала:

— О, май га-ад!

Клава от ее испуганного восторга хмелел и закидывал гостей цифрами, совершая фонариком огромные дуги от Скандинавии до Таймыра.

— Это Камчатка! — сурово и торжественно говорил он.

— О, май га-ад!!

— А это — Аляска!

— О, май га-а-д!!

По всему видно было, что старая калоша впервые встретилась с картой мира.

Я вытянула под столом ноги, наткнулась на чьи-то туфли, искоса заглянув под стол, увидела снятые туфли Джошуа Бекона — лаковые, с идиотскими пряжками, наверняка, очень дорогие. Человек с маломальским вкусом ни за что не согласился бы надеть такую обувь.

Рядом елозили по полу корявые растоптанные лапти моего любимого начальника. Он никогда не мог надеть новые туфли. Его правая нога была искорежена тяжелым ранением в войну Судного дня, поэтому месяца два туфли растаптывал для него кто-нибудь из домашних.

Я взглянула на Клаву. Лысина его багровела от служебного рвения, толстые ляжки свисали со стула, синяя рубашка прилипла к жирной спине.

Я обожала его.

Я готова была разнашивать его туфли.

Справа от меня, доброжелательно обводя взглядом всех за столом, сидел наш Шая.

— А это остров Ямал. Там живут четырнадцать евреев…

— О, май га-а-ад!!

— …хррять, сучий потрр… — прохрипел пиджак Шаи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Утром, проходя по двору нашего детского садика, я увидела на скамейке троих, смиренно дожидающихся кого-то, мужчин с котомками. Сидели они, видимо, давно, и вид имели вокзальный. Таких навалом околачивалось у «Гастронома» на углу, но как же они попали в Святая Святых Синдиката? Между тем, Эдмон прохаживался неподалеку и не подавал никаких признаков беспокойства при виде этой, явно алкогольной, троицы…

— Эдмон, — спросила я его, — какие симпатичные ребята загорают тут у нас на скамеечке. Ты где их подобрал?

Он остановился, смерил взглядом мятую троицу и сказал:

— Это строители. Гурвиц распорядился пропустить…

— А… И что же они тут будут строить?

Он пожал плечами:

— Гурвиц говорит, дом. Вон там, на месте песочницы… Я оглянулась, не очень доверяя осведомленности Эдмона. Бывшая наша песочница была обычного детсадовского стандарта. Да и вокруг поля не простирались… Интересно, какого рода помещение намеревался возвести здесь наш вечно пьяный апостол?