Синеет речка Тара

— Идем мы дальше, — продолжал отец. — Домишки уж показались. А тут он, черт косоглазый, ка-ак этак обернется! Меня чуть не прохватило, как твоего волка. Ей-бо! Глаза злюшшие. У-у-у! И говорит мне: «Стреляй или я пошел в свою сторону». Ну как я, Андрей Василич, стану в живого человека стрелять? И без оружия он еще. И наш же брат, бедняк. Ну, и пошел он от меня. Обернулся еще и крикнул: «Кланяйся своему Колчаку. И скажи — башку ему скоро свернем!» Вот и вся недолга. Был и нет. А я стою с винтовкой пень пнем, не придумаю, что мне делать, как мне быть. Ворочаться — все одно к стенке поставят: куда дел пленного? Вот загвоздка. И побег я за тем татарином, а его и след простыл. Кричал — никакого ответа. Тут лес недалечко. Я — в тот лес, а там и в какое-то болото забуровил. Лез да лез тем болотом, потом и полем лез, пока к красным не попал. Ну, думаю, теперь мне хана — расстреляют. А тут этот татарин. Меня увидел, обрадовался, как старому приятелю. И командиру своему про все рассказал. А командир-то усмехается и говорит мне: «Ладно, будешь служить нам, супротив своего Колчака воевать будешь. А трусость твою мы из тебя тут вытряхнем».

Отец заухмылялся довольно, к бутылке зеленой потянулся и говорит:

— Только, тесть, как был я трусом, так им и остался. К Татьяне вон своей год целый сватался, даром что с ребенком ее брал.

А было это так. Вернулся отец с фронта после тифа. Ему тогда не было и двадцати. И гол как сокол. Из родного Ольгина на заработки вынужден был отправиться в дальнее село Угуй, где жила его старшая замужняя сестра Пелагея. Там-то, в Угуе, он и встретил маму в доме у некой Трынчихи. Трынчиха потому, что муж ее трынкал на балалайке, вечерами девок и парней веселил. Пришел как-то на вечерку и мой отец. Пришел он, рассказывала мама, в рыжих, из телячьих шкур штанах: в работниках он тогда у кого-то был. Мама ему приглянулась, и он решил на ней жениться. А у мамы муж первый на войне погиб, и дочь от него осталась. Моя сестра Валя. Жила мама с дочерью в соседней деревне, нашей деревне Коршуновке, в доме свекра и свекрови. Молодые не успели еще отделиться, как грянула гражданская война.

Многим война та перепутала карты, многих унесла на тот свет. А вот отец мой пришел с нее целым и невредимым. И рад был, что встретил солдатку, родители у которой богатые.

Дедушке Андрею отец понравился сразу. С виду богатырь, с лица красавец, и хватка мужская есть. Все осмотрел в доме тестя цепким глазом, оценил по достоинству.

Дедушка Андрей дал отцу и матери сколько-то денег на новую избу, сколько-то мешков пшеницы и ржи для посева, дубленых овчин на тулуп и полушубок зятю, пару овец, корову и лошадь — этого самого Игреньку, на котором мы ехали в Ольгино. Стройтесь и живите.

Но большого дома, как тесть советовал, отец не поставил. Срубил в двенадцать венцов избенку по темной стороне, амбар из сосны, коровник и даже баню. Выкопал и оборудовал под соломенным навесом погреб, словом, все необходимое для хозяйства. Своими руками все соорудил. С той поры и полюбил он плотницкую работу. А когда в колхоз записался, то с топором в руках начал для колхоза строить скотные дворы, конюшню, амбары под хлеб. И родились у него мы — Ванька и я. Родился потом и Сашка. Отец, смеясь, любил говорить, что три сына — это уже плотницкая бригада. Вот только пускай подрастут. А мы и старались поскорее вырасти. Старались!

Интересный разговор начался за столом между отцом и дедушкой Андреем. Отец решил, наверно, подзадорить старика, с ухмылкой сказал:

— А ты, тесть, хитрый мужик. Ни на одной войне, поди, сроду не был, хозяйством оброс. Кулак. Тряхнут тебя. Смотри.

— Не страшен серый волк, — сказал дедушка Андрей. — Пуганные уж. Ну, а война… к нам она сама пришла. Колчак, аспид тот, попил кровушки. Ладно — башку ему своротили. Токо не без нашей помощи. Мы с им тутка как?… У меня с его головорезами были дела. Ого-о! Припрутся, а ты им отдавай все, богу на них молись. А вот! — показал дед кукиш. — Как же! И война тебе… А тутка в самую страду сенокосную пожаловал ко мне один. Конька у меня ему забрать надо. Так уж меня нагайкой вжарил!.. До крови спину переполосовал, подлец. Коня повел, а я его и перестренул возле Истоминских алапов[2]. Так уж окрестил дубинкой — ахнуть не успел.

— Убил?! — вытаращился на дедушку Андрея отец. — Вот это мамочки мои! Вот это ты, тесть!..

— Каво слушать-то? — вмешалась в разговор бабушка Александра. — Городит он бог знает чё. Лизнул вина и понес околесицу. Убивец какой нашелся. Ишь! Да тебя за такое бы…

— Ну, убил — не убил, а конька-то отнял, — с достоинством сказал дедушка Андрей и головой тряхнул. — Али вот ешо. Тоже, скажешь, неправда? Вот послушай, Лександрыч. Врать-то мне тебе чё! А што было, то и было. А было так.

Дедушка Андрей плечами повел, размялся будто, крякнул и стал рассказывать: