Синеет речка Тара

— Опять же за коня война у меня с ими была. Ну, это уже, когда они бежали тутка. Валило их тогда… Мороз, метели, а они валом валят. Тьма-тьмущая. Как зайцы трусливые, от красных-то сломя голову бежали. Жрать им дай, теплую лопотину дай, лошадей свежих дай. Мало они с нас брали. Опять давай им. И не пикни супротив. Шомполами запорют, а то и пристрельнут. Им-то чё — власть. Токо не таков я Яков. Они ешо где-то в Матюшкине, а я уж загодя все на заимку оттартал. Тулуп, шубы, доху собачью — все это надежно упрятал. Ну, а Воронка промеж двумя зародами сена заметал. Наскочат, думаю, все одно ничего не обломится им. Не получат. Я, правда, за Воронка больше всего боялся. Конек-то у меня, Лександрыч, Воронко, уж какой бегунец был! Я ить за его жеребенком ешо богачу Румянцеву три сотельных отвалил. По темошним-то деньгам… Но ведь и конек же! Картинка! Бывалочи, в кошевку-то его запрягу… Да что там! Волк не догонит, как пущу его на всю рысь. Вот этого-то конька и забрали они у меня. Усач один ихний. Наскочил на заимку. Смелый, видать — один, не побоялся. Офицер. Верхом на лошаденке. Не поздоровался и кричит: «Эй, старик! Лошади хорошие есть?» — «Есть, — говорю, — да не про твою честь». А он мне: «Ну, ну! Не шибко-то, а то шомполов отведаешь». — «Пуганные уж, — говорю. — А станешь разоряться, дак тутка красные недалеко. Прискачут». — «Пока, — говорит, — твои красные прискачут, я из тебя могу и дух выпустить». И карабин с плеча сорвал: «Подавай лошадей!» А мне куда деться? Супротив оружия не сунешься. Ему, стервецу, ничего не стоит бабахнуть — злой, как черт. Ну, я и вывел Пегаша. Хороший, работящий конь. Усач на его зыркнул, на меня уставился. Сверлит прямо своими глазищами. «А другого, — спрашивает, — нет? Смотри, найду — не поздоровится». — «А ищи, — говорю. — Старый мерин дома да кобылка жеребая. Хошь, жди, пока кобылка принесет жеребенка», — посмеиваюсь. Он матом меня обложил, а сам пошел в пригон, вышел с руганью. Стал Пегаша до своего недоуздком привязывать. Приспосабливает он Пегаша к своему, а я уж думаю: «Слава богу, пронесло». Рано я этак-то подумал. Тут Пегаш мой возьми да и заржи. Почуял, наверно, что забирают его. Ну, заржал Пегаш, а Воронко в ответ ему тоже как зальется… Вот беда-то. Раз заржал, а тогда еще. Офицер-то сразу все смикитил. «Вон ты, — говорит, — какой дядя. Хорошего конька захоронил, а мне клячу подсунул? А ну выводи. Живо!» — И карабин на меня возвел. Куда мне деваться? Вывел я Воронка. Ох ты, якри тебя! Самого себя будто на казнь вывел. А усач-то духом взыграл, как увидел жеребца. «Вот это конек, — говорит. — На таком-то можно еще повоевать». Упрашивать я его стал, не забирал штоб. Что хошь, говорю, бери, а Воронка оставь. Но ку-уда там! И слышать не хочет. «Ты, — говорит, — моли бога, что греха на душу принимать не хочу, а то бы кокнул тебя за такое».

— Ишь ты, белая шкура! — сказал отец. — У них это не заржавеет. Ну и что? Увел он Воронка?

— А как же не увести? Увел. Я еще за им на Пегаше версты две тащился, упрашивал все. Хотел нагант у его сорвать, да побоялся. Сорву, думаю, а он не заряжен. Тогда он меня как пить дать из карабина уложит. И говорит он мне: «Отстань, дядя, а не то в штаб в Александровку заберу, и тама шомполов отведаешь. А то и к стенке поставим».

Что мне оставалось делать? Вернулся я на заимку, а душа по Воронку болит. Ночь уж насунулась, запуржило — света белого не видно. Я опять на Пегаша да в Александровку. Все одно, думаю, отыму Воронка. Пускай будет, что будет, а заберу.

Повезло мне тогда. У знакомого остановился, а знакомый-то мне и рассказал все. Так, мол, и так. Воронка он видел и в каком он теперь дворе стоит. Токо тама охрана — не подступись. Но я пошел. А пурга крутит, зверем завывает. Подхожу я к тому дому. Ставни в доме том закрыты, через щели свет виден. Белые, офицерье, сидят и кутят за столом. Шум там, гам, слышу. А часовой возле ворот в тулупе. К заплоту прислонился, стоит. Тогда я задами, задами да во двор, под навес. Воронко-то почуял меня, заржал тихонечко. Ах ты, якри тебя! Конек ты мой дорогой! Он ко мне тут же потянулся, а я его отвязал и опять же задами… К знакомому своему не заглянул даже, Пегаша у него оставил. Домой думал, да тутка тоже полно белых. Опять на заимку подался. Приехал, обогрелся маленько, а тогда запряг Воронка да зимником на угуйскую дорогу, а там и в Агафоново. Двадцать с гаком верст по такой-то завирюхе… А в Агафонове тогда отряд из нашенских мужиков-партизан стоял. Ефим Сыромятников, батрак Румянцева, командиром у них был. Я ему все как есть и изложил. Так, мол, и так. Надо их турнуть. И турнули. Бежали они тогда.