Я только кивнула. Мост дугой вздымался в небо. Машина двигалась аккуратно, неспешно. Я все время выпадала в туманный промежуток между сном и явью, но мое сознание полностью прояснилось сразу, как мы остановились. Науэль открыл дверь, и на меня налетел поток холодного ветра.
– Выйдем на минуту.
Я выбралась в ночь, под ветер до того леденящий, что дух захватило. Науэль подошел к бортику моста.
– Смотри.
Тьма разлилась чернильным океаном, в котором золотистые огоньки города мерцали, как погребенные на дне сокровища. В отдалении проплывали полоски света, прочерченные фарами машин. В темноте кожа и волосы Науэля ярко белели. Странно, но, несмотря на все пережитое за день, от его высокой фигуры исходили сосредоточенность и спокойствие.
– Люблю огни, – сказал Науэль, и я приблизилась к нему на шаг. Ветер так и рвал мои волосы, то отбрасывал их назад, то швырял на лицо. Они били, как проволока, но причиняемый ими дискомфорт помогал сосредоточиться на реальной обстановке, отвлекшись от мрачных картин неопределенного будущего.
Не обращая внимания на холод, мы постояли минут пять, наслаждаясь видом. Мне было сложно угадать чувства Науэля, которые он держал за семью замками, меня же наполняла грусть. Сегодня я пережила шок, но значительнее его было удивление. В некоторые дни унылые отношения с Янвеке казались мне бесконечными, как пожизненное заключение. В другие я утешала себя, представляя, как однажды это закончится. Но то, что финал окажется таким, мне и в голову не могло прийти. Его внезапная самоотверженность потрясла меня. Он умер, спасая меня, ради меня? Я так привыкла считать его своим врагом, что язык не поворачивался дать утвердительный ответ на этот вопрос. Все же я ощущала нечто, похожее на прощение, словно своим поступком Янвеке искупил если не всю свою вину, то хотя бы ее часть. Это чувство было пронзительным и горьким…
– Мог бы мне посочувствовать. Я же стала вдовой сегодня, – упрекнула я Науэля, зажигая сигарету.
– Я искренне тебе сочувствую, ведь возможность потанцевать на его могиле тебе вряд ли представится, – фыркнул Науэль, и я обиделась.
– Это так безобразно цинично, Науэль.
– И? Да даже если бы его размазали от черных улиц до белых, у меня не нашлось бы для него сострадания. Пусть звучит цинично, но это правда. Мне не перед кем выделываться. Тебе, кстати, тоже.
– Он спас меня.
– Он травил тебя годами. Внушал тебе, что ты ничтожество. Пытался запереть в своем доме. Бил. Сейчас он мертв, и все мгновенно прощено. Я знаю, о чем ты думаешь. Что по-своему он продолжал любить тебя. Даже если и так, то что? Любил и любил. Как дождь идет и идет. Как кобыла срёт и срёт. Это светлое чувство мешало ему вести себя по-скотски? Нет. Над привязанностью некоторых людей не стоит задумываться. Можешь порадоваться, что он успел оправдаться в последний момент – меньше ненависти к нему, меньше причин о нем вспоминать. Но искренне по нему печалиться?..
Я не знала, что мне сказать на это. В чем-то Науэль был прав… в то же время, мне хотелось щелкнуть его по носу. Но моя скорбь вдруг растворилась, как мираж в пустыне.
Науэль по привычке дернул себя за мочку уха.
– Как непривычно без серег.
Мы вернулись в машину, кажущуюся душной после свежести ночи. Я снова умирала по сигарете, однако терпела, опасаясь недовольства Науэля. Во мне еще не погасло вызванное его словами раздражение, но, каким бы бесчувственным циником он ни являлся, Науэль был моим настоящим и моим будущим. Все переменилось для нас. А между нами что-нибудь переменится? Сколько раз я мечтала, что наши отношения вырвутся из узких границ ночи с пятницы на субботу, а теперь уже воскресенье близится. Мне думалось, я буду вне себя от радости, шагнув с Науэлем в другой день. Однако же – в силу всей сопутствующей ситуации – не была. Сказки о любви заканчивались тем, что герои жили долго и счастливо и умирали в один день. Сегодня перспектива умереть в один день казалась весьма реальной. К сожалению, минуя часть «жили долго и счастливо»…
– Поспи, если сможешь, – посоветовал Науэль, и я закрыла глаза.
Мягкая темнота под веками… По мере того, как я становилась все более сонной, мои страхи успокаивались, ослабевали. Пусть сейчас темно… но ведь когда-то было еще темнее