Синие цветы I: Анна

– Где же мы возьмем денег?

– Где-нибудь. Я что-нибудь придумаю.

Если он не беспокоится, зачем мне беспокоиться, и я погрузилась в свои похмельные страдания и обрывочные сны, от которых час спустя меня отвлек Науэль, распахнувший дверь снаружи.

– Осторожно, горячо, – он протянул мне пластиковый стаканчик с зеленоватого оттенка жидкостью, от которой исходил приятный лимонный запах. – Вообще это средство от простуды. Не знаю, как от простуды, но от бодуна оно избавляет прекрасно.

Я сделала глоток кисло-сладкого, приятного лекарства. Неподалеку от машины виднелись общипанные кусты и далее кирпичное здание почты с синей вывеской. Где мы? Понятия не имею. Прошли сутки, двое? Не могу понять. Но как будто бы не так много времени. Прошлое развеялось, как дым. Даже с похмельем и без денег, я была этому рада.

Стоя возле машины, Науэль пил кофе. Я вышла к нему. Лекарство и свежий воздух заставили мою головную боль поутихнуть. Тошнота тоже ослабла. В дневном свете, без косметики, Науэль выглядел странно бледным, и я все еще не могла к этому привыкнуть. Поблизости не было урны, и, допив, я держала пустой стаканчик в руке.

– Как самочувствие? – осведомился Науэль.

– Менее паршивое.

«Он заботится обо мне», – подумала я. Похмелье создавало ощущение оглушенности, как будто меня обхватила огромная мягкая подушка, поглощающая все звуки – голоса прохожих, рокот проезжающих машин. День выдался ветреный, и я дрожала, продрогнув. Только я достала сигарету, собираясь погреться в сером дыму (удивительно, но это действительно работает), как закрывающая небо туча раскололась. Из трещины хлынул золотистый солнечный свет, и Науэль сощурился, отворачиваясь.

– Раз уж все равно нечего делать, пошли погуляем.

Сизые клочки туч быстро таяли. У Науэля был достаточный повод надеть темные очки. После того, как он натянул на голову капюшон, я решила, что узнать его в таком виде едва ли возможно, и полностью успокоилась.

Я родилась в Льеде и прожила в нем всю жизнь, решившись разве что на путешествие до гладких белых улиц в престижном районе города. Мое местонахождение было определенным и неизменным, как цвет моих глаз, неотъемлемым, как не дающие мне покоя три лишних килограмма. Сейчас же, дезориентированная во времени, осведомленная о своих будущих перемещениях не больше, чем пух одуванчика, я вдруг ощутила радость жизни. Сверкающее, кристально-прозрачное чувство, напомнившее мне о днях двадцатилетней давности, когда я выходила утром во двор, замечая лишь солнце, разомлевшую полосатую кошку в яркой траве, мальчика, с которым мне нравилось играть. В том возрасте я еще не осознала факт, что жизнь досталась мне с трещиной, и разлом будет увеличиваться с каждым днем, пока она не придет в полную негодность – только и останется, что выбросить.

Вот я и выбросила. Я смогу теперь получить новую?

Я заметила выражение недоумения на бледном лице Науэля и осознала, что улыбаюсь во все зубы. Другой бы поинтересовался, что меня так обрадовало, но Науэль был Науэлем – то есть что-то себе понял и промолчал.

Городок, куда нас забросила судьба, был отчетливо провинциален, с обязательными выплескивающимися на тротуар кустами и кривоватыми, нарисованными масляной краской, буквами на витринах магазинов. Земля и асфальт скрывались под плотным слоем буро-желтых листьев, пружинящих под ногами и источающих терпкий запах.

– Хочешь мороженое?

Науэль знал, что с бодуна лучше всего. Правда, мороженое оказалось странноватым, распадающимся на молоко и хрустящие на зубах пластинки льда, но мне и это понравилось – все другое в этот день, даже вкус и консистенция мороженого. «Вот это по-настоящему здорово, – подумала я, – все сгинуло, а Науэль остался». И затем мне стало стыдно за свой эгоизм, ведь в этой мысли начисто отсутствовало сожаление о судьбе несчастного Янвеке.

– Провинция, – протянул Науэль, неодобрительно рассматривая мороженое.

Удивительно, сколько презрения в это слово умудряются впихнуть убежденные горожане…

Не знаю, успел ли он уже закинуться парой таблеток, но как будто бы не находился под воздействием. Сегодня он не был расположен к разговорам, но я слишком привыкла к нему, чтобы меня нервировало молчание между нами. Мы плыли по улицам, как две лодки. Я казалась себе невесомой. Листья приятно шуршали под ногами. Один раз меня насторожило удивленное выражение лица встречной женщины, так и вонзившей взгляд в Науэля, но постепенно, капля за каплей, меня наполняло умиротворение. Сквозь лысеющие ветки свет падал бликами. Мое самочувствие улучшалось с каждой минутой. А Науэль был так погружен в себя…

Порой он словно окружал себя толстой скорлупой, сквозь которую ничто не могло пробиться к нему. Я размышляла об этом, когда мы вошли в парк. То есть это было парком когда-то, а сейчас зарастало, дичало, ветшало. Будний день, и здесь было безлюдно. Казалось, уже сотню лет никто не бродил по этим теряющимся среди зарослей дорожкам, но наверняка ближе к вечеру начнут шнырять подростки, странноватые и вечно себе на уме, как уличные псы.