Синие цветы I: Анна

Науэль протянул мне один наушник и включил плеер. Это была типичная для Науэля образца двадцати шести лет песня – мягкая и шуршащая, как шелк, обволакивающая истерзанные нервы. Его часто называли бесчувственным, в том числе он сам, но разве может действительно черствый человек любить музыку, поблескивающую всеми гранями чувств? Я потянулась к руке Науэля, обтянутой черной перчаткой, но передумала.

Все же что-то он ко мне испытывает… Мою голову внезапно наполнили образы столь будоражащие, что к щекам прилило тепло. Мы будем вместе целыми днями. Вплотную друг к другу. В конце концов, что я теряю? Если я не буду излишне наглеть, максимум, что мне грозит – Науэль подумает, что я немножечко рехнулась на почве общей сексуальной неудовлетворенности. Но какая все-таки жалость, что в октябре нельзя оправдываться мартом…

Один воробей упруго, как резиновый мячик, подскочил в воздух и улетел, второй последовал за ним. Ненасытный третий продолжал прыгать по соленым крошкам. Во мне пробудилась не только кошачья похоть, но и кошачьи инстинкты, и мои зрачки отслеживали быстрые движения птицы.

– Так бы тебя и схватила, – сказала я задумчиво.

– Что? – Науэль повернулся ко мне. В его неестественно голубых, с покрасневшими веками, глазах я увидела недоумение.

– Так бы тебя и схватила, – повторила я механически, но фраза звучала как-то не так. – Ой… то есть воробья. Так бы его и схватила.

Науэль вынул из уха наушник, забрал у меня второй, аккуратно обмотал плеер проводами и убрал в карман.

– Вернемся в машину.

Я растерянно побрела за ним. Потревоженный воробей суетливо взлетел.

***

Семейный вечер, идиллия. Мы стоим в тесной прихожей, между дверью и лестницей. Я вцепилась в ручку двери так, что меня не оторвать. Я почти в истерике и настроена воинственно.

– Отдай мне ключи.

– Ты никуда не пойдешь, – рычит Янвеке. – Мне надоело все это. У меня есть жена, и она должна быть дома по ночам.

Сегодня ему в очередной раз пришлось задержаться на работе. Трудная неделя, и сейчас его лицо серое и смятое, на подбородке топорщится щетина. Волосы точно пылью присыпаны. Или пеплом. И я неожиданно ухмыляюсь.

– Нет у тебя никакой жены. Отдай мне ключи, Янве. Я же все равно уйду. Ты и этот дом – вы оба мне осточертели. Позволь мне уйти и подышать.

Я действительно всю неделю промучилась от удушья. Вот и сейчас пытаюсь втянуть в себя воздух, но не могу. Его заменила вязкая темная субстанция. Семь дней под слоем воды, льда и грязи… Я хочу на поверхность. Устала от серости и тусклости, хочу чего-нибудь яркого. Янвеке очевидно не подходит под определение «что-то яркое», и я отвожу взгляд с нескрываемым отвращением, которое он мгновенно улавливает (кажется, единственное из моих чувств, которое он распознает быстро и безошибочно).

– Если ты… – он не договаривает, но мне понятна его угроза, и мои щеки горят как от пощечин, когда я смотрю ему прямо в глаза.